Гай Орловский - Ричард Длинные Руки – штатгалтер Страница 35

— Мудрое уточнение, Ваше Величество. Мудрое. Вы, как всегда, сразу в корень. Или в яблочко.

— Ну-ну, — поторопил я.

— То был не человек, — сообщил он. — Потому расследование пошло по другому пути. Кто пропустил, почему пропустил, кто помог... А с собачки все обвинения сняты. Напротив, теперь все стараются с нею подружиться.

— А Бобик этим воспользоваться еще как сумеет, — договорил я. — Кем оказался тот чужак? Оборотень?

— Да, — ответил он, — но не простой, а наполовину как бы нежить. Его труп начал таять, как всегда с убитой нежитью, но кости остались. Нечеловеческие это кости, Ваше Величество! И череп, как у зверя. Ваши маги уже утащили к себе. Будут, как они сказали, исследовать. Барон Эйц рвет и мечет, а когда двое магов предложили помочь в охране, впервые согласился. Чует, что готовится что-то очень опасное. Сам утроил охрану и от помощи перестал отказываться.

— Он взрослый, — сказал я. — Из-за ущемленного самолюбия не даст нанести ущерб делу. Что-то еще?

— Мелочи, — ответил он, — разбираем сами.

— Спасибо, сэр Жерар! — сказал я. — Насчет охраны учту.

Он поклонился и отбыл, а я стиснул ладонями виски и сказал себе с нажимом: давай разбираться медленно и без спешки, нельзя упускать ни единой мелочи. Оборотень, что не совсем оборотень, а полуне-жить — это ерунда, давай разберемся с той блеснувшей идеей насчет христианства.

Как многозначительно говорят считающие себя умниками, дьявол кроется в мелочах. Если копаться в них, то лучше начать с появления Иисуса, который сперва пытался реформировать иудаизм, как потом пытался Лютер с католицизмом, но у обоих не получилось, и обоим пришлось создать собственные ответвления официальных вероучений, а те потом переросли в самостоятельные течения, даже религии.

Лютер намного позже, а вот явление Иисуса примерно совпадает с началом нового недовольства ангелов, хотя и не точно. Они вроде бы начали скрежетать несуществующими зубами чуточку позже. Ну да, уже после того, как учение Христа окрепло, выдержало гонения римских императоров и стало государственной религией в Риме, а затем пошло мощно шириться во все стороны.

Я стукнул себя кулаком по лбу. Если триггер недовольства — учение Христа, то чем же вызвана неприязнь ангелов к человеку? Христианство гораздо чище, выше и совершеннее всех предыдущих, будь это язычество или даже просвещенный зороастризм...

Вроде бы все должно быть наоборот, ангелы должны бы приветствовать появление Христа... Или что?

Блин, насколько же проще действовать мечом, а не мозгами! Догнал, прыгнул, ударил. Догнал, прыгнул, ударил. Догнал, принял удар его меча на щит, а его самого по дурной голове со всего размаха!.. Эффектно, красиво, зримо. И без такого напряга, как сейчас, когда череп трещит, словно молотом получаю удар за ударом, а действия нет, потому как-то не то..

Что же произошло, что произошло...

Глава 4

Сэр Жерар появился на пороге, я вскинул голову и уставился на него непонимающим взглядом.

— Что? Маркус?

— Нет, — ответил он, — пока только граф Гуммельсберг.

— Эта катастрофа поменьше, — согласился я. — До особого распоряжения его пропускать всегда, не испрашивая моего разрешения. Так мы сведем церемонии почти к минимуму.

— Составите список? — поинтересовался он. — Коротенький, на полдюжины имен, не больше?

— Составлю, — согласился я, потом отмахнулся: — Делайте сами, вы же всех знаете. Потом кого-то вычеркну, кого-то добавлю.

Он удалился, Альбрехт вошел быстрый, моложавый, разодетый в пух и прах, и настолько собранный, что выглядит чуть ли не моложе меня. В серых глазах тот же суровый юмор успевшего повидать мир человека, очень неглупого, быстро все схватывающего и оценивающего точно и правильно.

— Ваше Величество! — сказал он, сокращая ритуал, и, сорвав с головы немыслимой расцветки шляпу, помахал ею над носком выставленного вперед сапога.

— Дорогой друг, — сказал я тепло, — как там вдалеке от Геннегау?

— Мы прошли до самой стены, отгораживающей Вестготию. Во всем королевстве осталось не больше дюжины лордов, что заперлись в крепостях и готовы дать отпор. Не знаю, на что и надеются.

— Погибнуть непокоренными, — ответил я.

Он взглянул остро.

— С прилетом Маркуса?

— Да, — сказал я. — Все-таки хоть какое-то удовлетворение. Не сдались, дескать... Шляпу можете положить в это кресло.

— Они уверены в своей правоте! — ответил он, посмотрел на шляпу, но в кресло положить не решился, король по благородной рассеянности может сесть с размаху.

— Мало быть правым, — ответил я. — Надо быть правым вовремя.

— Ваше Величество?

— Когда победим Маркуа... Граф, не смотрите так.

Я сказал «когда», а не «если»! Когда победим небесную нечисть, у этих лордов, пожелавших отсидеться в своих гнездах, пока будем проливать кровь в самой жестокой в истории битве, будет реквизировано все, даже имена!

Он сказал серьезно:

— Народ это поймет, ваше величество.

— Потому, — велел я чуть строже, — сейчас не церемоньтесь. Кого удастся схватить — уничтожайте на месте. Остальных запугивайте сильнее, ужасы рисуйте пограндиознее.

Он кивнул.

— Все понятно, Ваше Величество. Тогда все те чистки, которые проведем, после победы покажутся королевству ласковым почесыванием.

— Вот-вот, — сказал я хмуро, — какое это счастье, сказал один философ, когда тебя понимают.

— Приходится, — ответил он со вздохом. — Мы не можем позволить, чтобы народ увидел ваши руки по локоть в крови и плоть младенцев на зубах.

— Мудро, — сказал я. — Не люблю вмешиваться в свои личные дела, пусть расхлебывают другие. Что-то у вас шляпа какого-то странного фасона, граф.

— Ваше Величество, мы вправе мыслить иначе, чем вся эпоха, но не вправе одеваться иначе!

— Конформист, — буркнул я. — Хотя лучше быть им в одежде, чем... Граф, пока отдохните с дороги, я приведу тут все в порядок... прежде всего свои мудрые, но какие-то неотесанные мысли, потом выберем короткую и прямую дорогу к победе.

Он поклонился.

— Ваше Величество...

Я все еше работал с бумагами, когда дверь кабинета беззвучно отворилась, я прислушался, сказал с удовлетворением:

— Бабетта...

За спиной весело прозвучал приближающийся голос:

— Я что, громко топала?..

— Благоухаешь, — ответил я, поворачиваясь. — Всеми фибрами. Ты мой луч света в темном и мрачном царстве. Дай на тебя хоть посмотреть... Сколько всяких морд насмотрелся...

Она сказала весело:

— Можешь даже потрогать. Ты что-то невеселый, даже усталый. Впервые, кстати, вижу тебя усталым. Что-то особенное?