О'Санчес - Пенталогия «Хвак» Страница 35

— А долго надо грамоте учиться?

— Н-нет… наверное… Быстро.

— А счету? Чтобы уметь считать до ста?

— Это почти одно и то же: знаешь одно — знаешь и другое. Снег тебя всей грамотейской премудрости научит, я полагаю, он в этих делах мастер.

— Вот здорово!

— Да? А я думал, ты воином стать мечтаешь. Воинам же вовсе не обязательно знать грамоту, более того, простые ратники редко когда умеют читать. Да, кстати, именно люди войны — это исключения из только что приведенного мною правила: считать они умеют, червонцы и серебро, и медяки, это первейшее, самое необходимое знание для наемника, а вот читать — каждый десятый… а то и каждый сотый. Дворяне — особь статья: в последние два-три поколения наших императоров, с их высочайшей руки считается немодным и мужланским не уметь читать и писать, поэтому сейчас дворяне — грамотны поголовно. И купцы, само собой, и жрецы… А простому воину — грамота зачем?

— А черные рубашки? Воины вроде тебя — все умеют читать?

— Гм… Чаще да, нежели нет, но за всех не отвечу. Понимаешь, черная рубашка — она гораздо тяжелее кольчуги в постоянной носке, поэтому ее носят либо умные, либо недолго. А умный без грамоты жить не захочет, и понять ее не поленится.

— Тогда я хочу не просто воином, а чтобы в черной рубашке, с мечом, на коне, и знать всю грамоту.

— В добрый час. Только что-то мне подсказывает, что из тебя воин — как из воды кокушник. Ты слишком мягок и впечатлителен, дружок, чтобы стать воином.

— Как так? — Лин нахмурил лоб и даже остановился посреди дороги, ему показались очень обидными слова Зиэля. Но — только не плакать!.. А то как раз получится, что Зиэль прав…

— Запросто. Человечек ты не тупой — это первое препятствие. Что встал? — догоняй! Ты не жадный — это второе, хотя и менее существенное. Простым ратником, пусть и в особенной черной рубашке, тебе не быть — кость не та. Ты даже пить собираешься только воду, сам ведь объявил. Это третье… И таких препятствий в тебе — до ночи перечислять. Грамоте выучишься — ох, как тоскливо тебе будет трезвому среди тупых скотов, изо дня в день, из года в год… И больше ничего нового в жизни. Потом в калеки, или на кладбище, ибо в отставку по старости редко кто выходит из простого люда, я даже и не припомню случаев.

— А ты как же?

— Я — это я. Дальше слушай. Рыцарям, баронам и прочим дворянам проще и в то же время разнообразнее, и в быту, и в общении с себе подобными, но ты-то простолюдин! Будь ты хоть четырежды премудрый в науках — кто тебя пустит из солдатской палатки в командирский шатер? Можно выбиться в рыцари из простого ратника, но это тебе должно крепко повезти, а даже и с везением — не один и не пять лет пройдет, прежде чем добьешься… До этого же — черная ли ты рубашка, да хоть розовая в крапинку — хлебай из солдатского котла и слушай звуки из солдатских голов и задниц, они, кстати говоря, бывают очень сходны, так что и не различишь порою. Усвоил?

— Ты раньше этого мне не говорил.

— Ты и не спрашивал. Тебя ведь, в основном, иные мечты одолевали — где лучший портной, шьющий черные рубашки, да как бы покрасивше приладить боевые шрамы на лицо.

Лин покраснел и смолчал: стыд прошиб его по самые уши. Гвоздик растерянно пискнул и на всякий случай стал держаться вплотную к Лину…

— Гвоздик, ну что ты вечно путаешься под ногами! Я ведь было, чуть лапку тебе не отдавил! Беги вперед, крошка, беги…

— Я почему тебя думал в гладиаторы определить? Там можно кое-чему выучиться, и если повезет — разбогатеть, сменить сословную ступеньку: с низшей перепрыгнуть куда-нибудь повыше… Не захотел. И в храме то же самое: повезло бы — пробился бы в иерархи, получил бы доступ к знаниям, к чинам, к простору бытия…

— Как это — к простору бытия?

— А так. Погоди, подберу слова попроще… Значит, простор… Захотел — в столицу поехал, челом Императору бить, дабы тот высочайшею волей исправил те или иные несовершенства мира… Ну… например, сказать Императору, что народ страдает от глупости, либо воровства его слуг, власть предержащих… Понимаешь? Или не совсем? Короче говоря: захотел ты, будучи верховным жрецом, — взял и поехал в другой город по своим надобностям, захотел — отгрохал своему богу храм побольше, а в нем себе святилище… соответственное… А захотел — заперся в темную сырую келью, на хлеб и воду, на долгие молитвы, подавая пример малым сим… Захотел — заклеймил, захотел — простил. Захотел открыть братии свет просвещения — позволил им книги читать. Решил, что, кроме молитв и постов, им ничего более не надобно — объявил об этом во всеуслышание волею бога или богини… Если ты им, богам, предан душою — те нисколько не против будут, что бы ты там ни решил по отношению к простым нижестоящим смертным. Это и называется — простор бытия. В холодном ли чулане он живет впроголодь, нежится ли на пуховых перинах и жрет от пуза — все ему в радость, если он сам этого пожелал, а не чужую волю исполняет… И наоборот. Понял?

Лин кивнул:

— Вроде бы.

— Ты пока невежественный и темный, как последний десяцкий, но ум у тебя живой, светлый, гибкий. Ты бы мог со временем пробиться в верховные жрецы, если бы в послушниках не надорвался бы и не помер. Но — не сложилось и тут. Если же и Снег тебе и твоим мечтам не потрафит — уже не мои заботы, я буду очень далеко, сам живи и сам разбирайся.

— Страшно. — Лин произнес это с печалью в голосе и лице, и получилось настолько по-взрослому, что у Зиэля даже брови подпрыгнули, но следующие слова Лина вновь принадлежали маленькому мальчику. — А он разрешит мне… с Гвоздиком играть? Чтобы он всегда рядом был?

— Почему же нет? В пещере места полно, и ему уголок найдется. Если, конечно, ты его приучишь на улицу проситься, а не пачкать жилое пространство.

— Приучу, конечно. Ура! Гвоздик, понял!? Рядом жить будешь!

Гвоздик подпрыгнул, целиком и полностью разделяя внезапную радость хозяина, и совершенно отчетливо тявкнул.

— Ага! Зиэль! Теперь-то ты слышал, как он залаял? А не запищал!

— Подумаешь… Один раз не считается, да еще и не понять — авкнул он или мявкнул?

— Не-ет, нетушки! Все знают, что у охи-охи лай похож на горулий и на волчий.

— Угу, а у твоего Гвоздика, может быть, на свинячий именно! Ты зачем его отборным мясом кабанчика, на трех густых травах запеченного, кормил? Превратится теперь в хрюшку, будет хрюкать, а не лаять.

— Не будет. Ой… Зиэль… — ноздри Лина явственно почувствовали что-то такое… пахнущее жильем и человеком…

— А-а… То-то я думаю — когда ты проснешься, запах дыма учуешь? Сивка-то и Гвоздик твой давно уже пофыркивают… Это у нашего отшельника очаг, не иначе. Надо его предупредить… Зиэль откашлялся и громко, хотя и вполголоса, забасил любимую свою песню: