Гай Орловский - Ричард Длинные Руки – паладин Господа Страница 36

Она рассматривала меня, чуть склонив голову. Pуки держала за спиной, на ней длинное голубое платье, узкое в поясе и широкое внизу, очень глубокий и широкий вырез, я удивился, как платье держится на ее плечах. Грудь обнажена ровно настолько, чтобы поддразнить, а из всех украшений только золотая цепочка с крохотным крестиком.

— Я потрясен, — сказал я искренне. — Леди Изильда, как вы ухитряетесь в таких… полевых условиях поддерживать свой королевский вид?

Она развела руками, улыбнулась совсем не грустно, а все так же весело и дружелюбно.

— А что еще остается?

— Да, — пробормотал я, — да…

— Пойдемте, — напомнила она. Варвар уже поворачивал на вертеле тушу оленя. От россыпи багровых углей поднимался сухой жар. Оленья туша зарумянилась, порыв легкого ветерка бросил мне в лицо аромат жареного мяса. Из шатра вышел парень с остроконечными ушами, чем-то похожий на того эльфа, что так быстро стреляет из лука, сообщил:

— Рыцарь, судя по всему, дрался с целой толпой. Все его тело в кровоподтеках! Зато все три раны совсем не опасные. Наш лекарь обещает к утру все на нем затянуть…

— А залечить сумеет? — спросил я.

— Я же сказал, — удивился парень. — Даже следа не останется!

От оленьей туши шел хороший мясной запах, в желудке началось голодное шевеление. Леди Изильда бережно развязала тугой узелок, в свертке оказалась горка серой крупной соли. Желудок мой задвигался энергичнее.

— Что, — спросил я, не отрывая глаз от соли, язык сам по себе облизал губы, — кто-то из вас владеет ускоренной регенерацией?

Эльф смотрел на меня с недоверием. Сказал осторожно:

— Я лекарь… но я не слышал таких слов.

— В смысле, — сказал я, — убыстренным заживлением?

Эльф кивнул.

— Это умеют многие. Почему ты удивлен?

— Да нет, — пробормотал я. — Не удивлен. Просто думал, что это только в больших городах…

— Да нет, — повторил он мои слова, словно дразня, — ты так не думаешь.

Он рассматривал меня с интересом. Сам он был вполне человеком, но человеком здесь мог счесть его только я, повидавший иссиня-черных негров Эфиопии, желтолицых китайцев, крохотных камбоджийцев и пигмеев Африки, гигантов Скандинавии, краснокожих индейцев, чукчей… но не житель этих королевств, где всю жизнь видят себе подобных. В русских деревнях, что при всей многолюдности обычно ведут род от одного человека, а потом точно так же дают отводки для новых деревень, на обычного человека с черными волосами смотрели с ужасом, называли его «черным», считали посланцем дьявола, а волосы пытались ему отмыть… Этот эльф чем-то напомнил мне знакомого лезгина: светловолосый, с вытянутым лицом, как бы теперь сказали арийского типа. Такие же, как у моего приятеля, высокие красивые брови, их обычно сравнивают с натянутыми луками, высокие скулы, тонкий и хорошо вылепленный нос с подрагивающими крыльями.

Глаза, правда, слишком большие и красивые, им бы позавидовала любая женщина — крупные, миндалевидные, с длинными ресницами. Оторопь пробежала по спине, когда я взглянул в эти глаза: чересчур светлые, я почти не увидел цветную сетчатку на белке… да и какой он белок, если почти прозрачен, как ледышка. Такие глаза у нас принято считать холодными, ими обычно наделяют фашистов-мучителей, но я с усилием напомнил себе, что здесь это просто продукт эволюции жизни в лесу. Это степняки для защиты от ветра вырастили себе широкие скулы, а глазки уменьшили и упрятали поглубже, а фашистов-мучителей среди темноглазых ничуть не меньше…

Я повторил себе это, как заклинание, и улыбнулся эльфу. Он медленно кивнул. Похоже, он мог чувствовать настроение того, на кого смотрит, и мое отношение его наверняка удивило. А я смотрел на его остроконечные уши, покрытые шерстью, и думал, что ему бы пошли серьги в этих ушах. Хоть мочки и маловаты, но — серьги можно… Не такие мелкие, как у Лелика, а покрупнее, чтобы гармонировали…

Он проследил за моим взглядом, его рука непроизвольно поднялась, тонкие изящные пальцы потрогали ухо. Шерсть вздыбилась, ровная и чистая, я заставил себя представить ту шерсть, что торчит из ушей моего соседа по лестничной клетке, эльф неожиданно улыбнулся. Его и без того широкий рот раздвинулся в усмешке. Вот только рот, сказал я критически, гм… При таких огромных глазах почему-то считаем, что ротик должен быть таким, что чайная ложка не пролезет, но здесь рот широк, как у жабы, губы толстые… Впрочем, достаточно толстые, чтоб привлечь внимание и заставить ощутить в этом некоторую красоту. Хотя, если вспомнить, как менялись каноны красоты у нас: то фламандтские коровы Рубенса, то чахоточная Нефертити, то крупногрудые телки Голливуда…

Через полчаса от оленя остались одни кости. Гендельсон сидел у костра, перевязанный чистыми тряпками, укутанный в теплое одеяло. Вид у него был смертельно усталый. Медленно темнело, а огонь, в солнечном свете почти невидимый, прозрачный, постепенно наливался золотом, оранжевостью, приобретал осязаемость и зримость.

Гендельсон заснул, не донеся очередной кусок мяса до рта. У меня хватило сил добраться до охапки веток, что здесь служит постелью, и дальше я отрубился, словно мне влупили между ушей большой дубиной. По-моему, в эту ночь меня не трогала даже Лилит…

Очнулся от ощущения силы и свежести. Быстро повел глазами по сторонам: я внутри шатра, стены из шкур, сильно пахнет свежесрубленными ветками, древесным соком. Оба меча в ножнах, это явно леди Изильда постаралась подобрать ножны по размеру, молот прямо под рукой, кинжал на поясе. Тело подрагивает от жажды вскочить, кувыркнуться, подпрыгнуть, пройтись на ушах.

По ту сторону стены из шкур послышались шаги. Мои пальцы сомкнулись на рукояти молота. Полог откинулся, заглянул, не входя, эльф-лекарь. На удлиненном лице сдержанная улыбка.

— Как себя чувствуешь?

— Превосходно, — ответил я. — Даже слишком… Я не мог так отоспаться за одну ночь. Надо мной что, тоже поработали?

— Да, — ответил он серьезно. — Леди Изильда очень хотела, чтобы у вас остались о нас самые лучшие воспоминания.

Я повесил молот на пояс и вышел. Перед малым шалашом на камне сидел старик. Взгляд устремлен вдаль, а руки как будто сами по себе отрезали ломоть хлеба, клали сверху масло. Масло на утреннем холоде стало твердым, он отрезал тонкие ломтики, похожие на свежие деревяшки, клал на хлеб и жевал, все так же бездумно глядя в сторону леса.

Щеки и подбородок покрыла густая злая щетина. Когда он жевал, под кожей ходили тугие желваки, и казалось, что еж устраивается на ночь.

Я спросил эльфа шепотом:

— Король?

— Он, — ответил эльф тоже шепотом. — Он почти не выходит… Я не знаю, переживем ли эту зиму?