Елизавета Абаринова-Кожухова - Искусство наступать на швабру Страница 36

– Просто они к незнакомым относятся настороженно, – заметил Дубов. -Должно быть, приняли вас за агента милиции или ОБХСС. А вообще они хоть черта готовы купить и продать, лишь бы "навариться".

– Тогда я присела на скамейку и стала думать, что делать дальше, -продолжала Кассирова. – А на скамейке как раз пил пиво бедно какой-то одетый господин в старом плаще и в мятой шляпе.

– И вы предложили ему выгодную сделку?

– Нет-нет, поначалу я вообще приняла его за забулдыгу, который мается "после вчерашнего". Но он сам со мною заговорил – сначала предложил угоститься пивом, а когда я отказалась, то заговорил о поэзии.

– Вот как! – хмыкнул Серапионыч. А Дубов что-то черкнул себе в блокнот.

– Да-да, и этот человек проявил немалую осведомленность в творчестве кислоярских поэтов, а в особенности хвалил стихи Софьи Кассировой. Когда же я не выдержала и сказала, кто я, то он тут же бросился целовать мне руки и попросил дать автограф. Проклятый обольститель!

– Ну понятно, – усмехнулся Василий, – и тогда вы совсем растаяли и рассказали ему о бабушкиных письмах.

– Увы, – трагически развела руками Софья. – Вы ведь знаете, какие мы, люди искусства, доверчивые и непрактичные!

"Как же, слышали мы эти сказки", подумал Василий, а вслух спросил:

– И на чем же вы с ним столковались?

– На том, что он найдет покупателя, который приобретет десять писем Тургенева за сто тысяч долларов. Правда, десять тысяч он выговорил себе за посредничество. – Поэтесса тяжко вздохнула. – Назавтра он позвонил мне и сказал, что готов хоть сейчас забрать письма и передать мне девяносто тысяч. Однако я... – Кассирова замялась. – В общем, я попросила, чтобы он свел меня с покупателем напрямую.

– Зачем? – удивился Василий. – Разве вам не все равно, от кого получить деньги?

– Н-нет, – покачала головой поэтесса. – Понимаете, Василий Николаевич, это ведь все-таки семейная реликвия, к тому же связанная с именем самого Тургенева, и я должна была знать, в чьи руки она попадет.

– А, ясно, – кивнул детектив. – Дальнейшее я представляю по рассказу доктора: вы встретились с покупателем в кафе, передали ему письма, он вам отдал чемоданчик с долларами, а они оказались самой примитивной "куклой".

Софья лишь скорбно вздохнула.

– Ну хорошо, а вы могли бы описать этого "покупателя"? – продолжал детектив свои расспросы.

– О да, конечно! – тут же подхватила Кассирова. – Весь такой солидный, в красном пиджаке, с цепями, с "мобильником"... И галстук такой...

– А его лицо вы запомнили?

– Лицо? Да вроде самое обычное. Но зато очки в золотой оправе. И перстни один другого краше...

– Понятно-понятно, – перебил Дубов. – Но он, кажется, был на машине?

– Да-да, черный "Мерседес" с затемненными стеклами, – с готовностью сообщила потерпевшая.

– А может быть, вы запомнили и его номер? – уже почти безнадежно спросил Василий.

– Конечно, запомнила! – вскричала Софья. – Он оказался очень запоминающимся – две шестерки и две восьмерки.

Однако это сообщение у частного детектива особого восторга не вызвало:

– М-да, две шестерки и две восьмерки. Совершенно верно. Вы, госпожа Кассирова, наверняка видели этот "Мерседес" много раз, только обращали внимание не на номер, а на всякие воздушные шарики, цветочки и свадебные ленты, коими он обычно бывает украшен. В общем, ваш "Мерседес" 66-88 – из бюро добрых услуг. А "покупатель", видать, не дурак, умеет пыль в глаза пустить. Возьмем хоть его "прикид" – вы прекрасно запомнили его пиджак, цепь, мобильник и прочие прибамбасы, а на лицо внимания не обратили. Впрочем, похоже, что все эти аксессуары – такая же "липа", как и "Мерседес".

– Так ведь это же замечательно! – возликовал Серапионыч. – Теперь нам остается узнать в бюро добрых услуг, кто арендовал "Мерседес", и брать его тепленьким!

– Не думаю, что он взял "Мерседес" на свое имя, – с сомнением покачал головой Дубов. – Хотя, конечно, и это направление нужно отработать.

– Значит, вы согласны мне помочь? – обрадовалась Кассирова.

– Я должен подумать, – уклончиво ответил Дубов. – Госпожа Кассирова, как я понял, вы собирались продать десять писем Тургенева к вашей прабабушке. И это все, чем вы располагаете?

– Да нет, не совсем. Всего их сохранилось... м-м-м... двенадцать. Но два я решила оставить как семейную реликвию. – Софья извлекла из сумочки несколько бумаг. – Вот одно из них. Вернее, ксерокопия. Если желаете, я вам его зачитаю. – И, не дожидаясь изъявления желаний, принялась с выражением читать:

– "Баден-Баден, Шиллерштрассе 7. Среда, 22/10 мая 1867.

Не могу и выразить, Татьяна Никитична, сколь порадовало меня Ваше письмо, как всегда и умное и дельное. Рад, что у Вас все в порядке и что Вы среди забот о хозяйстве и детях изыскали время не только прочесть мою повесть, но и высказать о ней свое мнение. (Речь идет о романе "Дым", -пояснила Кассирова). Читая Ваши замечания, я об одном сожалел – что Вы не ознакомились с книгой в рукописи, ибо с большинством Ваших замечаний я вполне согласен, но увы – теперь уже поздно что-либо поправить.

Относительно Потугина не могу с Вами до конца согласиться – его я ввел в повесть намеренно и ничуть об этом не сожалею. Как я и ожидал, на него все набросились, и очень рад этому – особенно теперь, в самое время всеславянского опьянения. (Почти такими же словами Иван Сергеевич пишет об этом двумя неделями позже Писареву, – добавила Кассирова). Впрочем, известный Вам милейший Павел Васильевич Анненков грозится написать большую статью с обстоятельным разбором "Дыма", каковую Вы, Татьяна Никитична, сможете прочесть в одном из ближайших номеров "Вестника Европы".

Как жаль, что мы с Вами столь содержательно беседуем в письмах и столь же редко видимся лично. Если Вы все же надумаете отправиться в Европу, то непременно отпишите мне – я несказанно буду рад увидать Вас и насладиться Вашим всегда дельным и умным разговором.

Засим желаю Вам, дорогая Татьяна Никитична, всяческого счастья и удачи в делах как личных, так и в хозяйственных. Кланяюсь Вашим милым деткам и крепко жму руку Вашему супругу Александру Николаевичу – охотится ли он, как прежде, с Дианкой на тетеревей?

Остаюсь преданный Вам Ив. Тургенев".

– Да-а, – вздохнул Серапионыч по окончании чтения, – Иван Сергеич и в эпистолярном жанре столь же хорош, как и в обычной прозе.

– Архив оказался весьма обширным, – продолжала Кассирова, – и, кроме прочего, я там обнаружила дневник, который прабабушка вела долгие годы -полтора десятка тетрадей. Уж не знаю почему, но Владлен Серапионыч предположил, что он может вас заинтересовать, и прихватила с собой последнюю тетрадь, неоконченную. – Софья протянула Василию пожелтевшую тетрадку.