Елена Хаецкая - Сага о Хелоте из Лангедока Страница 37

Забудьте колокольный звон и из трубы дымок...

– Отец Сульпиций говорит, – добавил Хелот, – что по-настоящему одинокий человек спокоен и счастлив. Зачем ему дом? Зачем ему близкие? Он носит свою родину в себе.

– А он что, действительно святой, этот отшельник? Хелот и сам не раз задавал себе этот вопрос. Он улыбнулся серьезному выражению, которое появилось в светлых глазах Греттира.

– Да, – сказал Хелот.

Заглушая шум дождя, трещала на столе маленькая свечка.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

В начале лета, когда заготовленные с осени запасы стали иссякать и голод опять подступил к деревням, Ноттингамшир затрясли беспорядки и волнения. Это повторялось из года в год и уже стало привычным, но всякий раз Гай Гисборн находил, что смена времен года отнимает у него слишком уж много сил.

Весенним утром, почти на рассвете, он возвращался в свой дом из караула. Ударом ноги распахнул дверь и заорал в темноту спящего дома:

– Дианора!

Звать сестру было чистейшим эгоизмом, но Гай не в состоянии был переносить тупые рожи слуг. Не дожидаясь появления девушки, Гай швырнул на пол верхнюю одежду и оружие и, по скрипучей лестнице поднялся в спальню. В комнатах было сумрачно и душно. Гай раскрыл окно и снова позвал сестру, добавив несколько крепких слов, произнесенных на полтона тише.

– Где тебя носит? – рявкнул он вместо приветствия, увидев ее на пороге – сонную, ласковую. Вокруг Дианоры словно колыхались волны тишины. Она молча стянула с Гая сапоги и, пока он, босой, стаскивал с себя кирасу и возился с поясом, сбегала за водой для умывания. Гай плеснул себе в лицо, а потом, взяв глубокую медную чашу из ее рук, вылил воду себе за шиворот, чтобы остыть.

– Вы голодны? – спросила Дианора. – Я распоряжусь на кухне.

– Не надо, – резко ответил Гай и сунул ей чашу.

Он растянулся на кровати и уставился в потолок. Дианора пристально посмотрела на его бледное от пьянства и смертельной усталости лицо.

– Я больше вам не нужна?

– Убирайся, – сказал Гай, не шевельнувшись. Девушка вышла. Гай закрыл глаза. Через пару часов – он был уверен – к нему ворвется гонец с сообщением о том, что еще одна деревня взбунтовалась. Он слышал, как Дианора осторожно, боясь его потревожить, ходит по дому, собираясь, видимо, за покупками. Потом ее легкие шаги прозвучали по лестнице. Тихонько захлопнулась входная дверь.

Был один из тех дней раннего лета, которые напоминают о существовании на свете осени. Моросил мелкий холодный дождь, было сумрачно и печально на холмах веселой Англии. Несмотря на все это, Греттир велел оседлать свою лошадь, поскольку ровно неделю назад принял железное решение совершать прогулки верхом ежедневно. Окрестности Ноттингама были им уже хорошо изучены. Он направлялся по ноттингамской дороге до ручья Валявка, а затем продолжал прогулку по лесной тропинке вдоль ручья мимо деревень Удавкино, Врагово, Сбродово, Лютово, Брюхово до Дериглазова, стоявшего несколько в стороне, а оттуда, минуя урочище Девять Изб, до Владыкиной Горы, что раскинулась сразу же за Гнилухой на большой ноттингамской дороге.

У шерифа Греттир краем уха слышал, что во Владыкиной Горе поднялся мятеж. Вроде, кого-то убили из властей – не то сборщика податей, не то монастырского надзирателя – и владыкинцы, надеясь на Локсли (а может, и из страха перед ним и его лесной бандой) упорно не выдают зачинщиков. Однако эти слухи не могли заставить молодого рыцаря отказаться от прогулки. Он не из тех, кто боится черни.

Греттир ехал не торопясь, надвинув капюшон на лицо. И земля, и небо, и верткий ручей Валявка были серо-коричневыми. Странный свет, исходивший с пасмурного неба, казался разбавленным влагой. Это освещение сбивало с толку. Греттира не оставляло чувство, будто он путешествует по таинственному подземному царству, где все вокруг вроде бы как на земле – и все же что-то неуловимое было не так, а вот что именно – не понять. И от этого становилось жутковато.

Ветер с криком, похожим на человеческий, мчался с холма на холм. Тяжелый мокрый плащ щелкал у юноши за спиной.

Он переехал ручей вброд и задумчиво углубился в чащу Шервудского леса. Вскоре потянулись деревни. Одинаковые черные дома тонули в лопухах и крапиве запущенных огородов – поработала оспа, скосившая два года назад не один десяток жизней. Часть домов пустовала; бревна завалились внутрь и торчали во все стороны, как обломки кости из открытой раны.

В Брюхово Греттир остановился возле покосившейся хижины, явно обитаемой, и постучал в дверь рукояткой кинжала. После долгой паузы и мышиной возни за дверью на пороге появилась корявая фигура неопределенного возраста, облаченная в серую мешковину. Бесцветные глаза скользнули по ногам лошади и, не поднявшись выше стремени, снова уткнулись в грязь.

– Дай мне молока, – сказал Греттир.

Добрая женщина тупо молчала, пытаясь, видимо, сообразить, что происходит. Потом на всякий случай она всхлипнула и невнятно запричитала, сопровождая мольбы подвыванием. Слушать ее было жутко и противно. Греттир бросил ей монету. Схватив деньги, она поглядела куда-то мимо и, повернувшись, ушла, волоча ноги. Греттир стоял у провалившегося порога, поскольку заходить внутрь этого жилища ему совершенно не хотелось. Женщина не появлялась. Раздраженный, Греттир грохнул кулаком в шаткую стену хижины. Снова послышалась слабая возня, и существо в мешковине, подслеповато щурясь, возникло вновь.

– Эй ты, горячего молока, живо! – грубо сказал ей Греттир.

На этот раз он встретил полное понимание. Возможно, даже одобрение. Почтительно перемещаясь к порогу задом, прелестная особа вновь пересекла границы своих владений и появилась с кувшином молока. Греттир обтер край его рукавом, от чего кувшин, разумеется, чище не стал, и начал пить. Сложив крупные, изуродованные работой руки на животе, женщина с подобострастием смотрела на него.

– Ну, – более милостиво сказал Греттир, – что там у вас стряслось во Владыкиной Горе? Женщина взяла из его рук кувшин и поморгала.

– Гора, – невнятно отозвалась она, – а как же... Гора...

И уставилась себе под ноги, шевеля губами.

Так и не дождавшись ответа, Греттир уселся на лошадь и двинулся дальше по дороге. За околицей протекала речка, мутная после дождей. Греттир спуетился к ней, решив немного отдохнуть, спешился и сел на валун, поросший темно-зеленым, почти черным мхом. Чары заколдованного места обрушились на него с новой силой. В шуме ветра он слышал стоны, вздохи, рыдание. «Видно, так и родилось предание о Звере Рыкающем», – подумал Греттир, который слышал эту историю от Бьенпенсанты. Прогуливаясь по библиотеке старинного замка и время от времени зависая в воздухе, прабабушка оживленно размахивала руками, смеялась, горевала. Она очень увлекалась древними легендами. Бедный Зверь никому не делал плохого – так, изредка подцепит на рога пару-другую простолюдинов. Из интереса, может, из озорства, но не по злому же умыслу! Когда же он встречал девственницу, то лизал ей пятки своим шершавым языком. Однако обуреваемые жаждой подвигов рыцари, почуяв его присутствие, испускали боевой клич и устремлялись в чащу для единоборства, думая лишь об одном: как воткнуть в теплый мохнатый бок свое железное копье. Самый неистовый в этой погоне был сэр Паломид. От браконьерства отвлекала его лишь другая, не менее преступная страсть: любовь к прекрасной Изулт. Кстати, Паломид был сарацин. Его так и звали: сэр Паломид-Сарацин.