Гай Орловский - Ричард Длинные Руки – фрейграф Страница 39

Как бы ее не перепугать, вертелось в голове ошарашенное. Да и вообще, как сюда попала, дурочка, теперь заикой станет, снова пять раз в обморок упадет…

Ее ресницы затрепетали, она сладко зевнула и распахнула глаза. Я не успел отстраниться, она вздрогнула, потом с усилием улыбнулась.

– Прости, – сказала она нежным и вместе с тем капризным голосом, – но там на шкурах так жестко и холодно. А ты такой теплый…

– Гм… – пробормотал я, – ага, ну да… я такой…

– Прости, я ночью перебежала к тебе, но ты не проснулся, так что я тебя не побеспокоила…

– Нисколько, – заверил я.

В проеме убежища Мириам показалось заспанное лицо гордой дочери степей. Я видел изумление в ее глазах, принцесса просто не понимает, что дракон – это зверь. Когда ей вчера сказали, что это свой, она так и приняла это, что свой, даже не задумавшись, что и свои могут быть опасными.

– Доброе утро, Мириам, – прорычал я. – Ты это хотела сказать? Или у вас, надменных властителей песков и чертополоха, не здороваются по утрам?

– Доброе утро, – проговорила она с угрозой. – Если ты знаешь, что это такое.

– Знаю, – сообщил я.

– Что это там, а?

Я посмотрел по сторонам, на темный свод, оглянулся в сторону сверкающего солнечным утром входа в нашу темную пещеру.

– Где?

– У тебя под крылом!

– Нам хорошо, – ответил я нагло. – Тепло и мягко. А тебе?

Она медленно вышла к нам, на щеке отпечатался багровый рубец, в покрасневших от долгой бессонницы глазах разрастается злость на доверчивую дурочку, что даже не понимает, куда заползла в поисках тепла, хлебнет горя… если переживет следующие полчаса.

Принцесса сладко зевнула, как пушистый и ласковый котенок, грациозно потянулась и медленно села. Пальцы правой руки ощупали растрепанную прическу, в вытаращенных глазах, с утра особенно чисто голубых, появились недоумение и обида.

– Что у меня с головой?

– Хорошие волосы, – похвалил я. – Могли бы оторваться, мы летели, как стрелы из замкового арбалета!

– Но все перепуталось, – сказала она с отчаянием, глаза наполнились прозрачными слезами. – Кто мне их расчешет? И заплетет?

Я сказал задумчиво:

– Наверное, я. Больше некому.

Она посмотрела на меня с удивлением.

– А ты сможешь? У тебя такие лапы…

– Придется, – ответил я со вздохом. – Мириам не станет. Она гордая! Дочь акына, саксаула и протяжных песен. И вообще – дикий человек.

Мириам сказала сердито:

– Перестань издеваться над ребенком.

– Какой ребенок? – возразил я. – Она почти замужем. Значит, умная. Вики, ты же умная?

– Умная, – подтвердила Вики. – Все об этом говорят. Но вообще-то я больше красивая.

– Это заметно, – сказала Мириам едко. – Слушай, рептиль, ты как… в хорошем настроении?

– Костлявых не ем, – заверил я твердо.

– Хорошо…

Она вышла медленно, осторожно, словно все еще готовая при любом подозрительном движении с моей стороны юркнуть в свою норку. Вики смотрела на нее доверчиво, Мириам обняла ее, прижала к груди, баюкая некоторое время, как ребенка, потом отстранила и взялась за ее прическу.

Оказывается, вся эта громада волос скреплена массой шпилек и незаметно перевязана ленточками. Как только их вынули, на плечи, спину и на грудь хлынули водопады чистейшего золота, на стенах заблистали радостные сполохи.

Мириам возилась с ее волосами с явным удовольствием. Я смотрел с интересом, все при деле, Мириам наконец произнесла в пространство:

– Бедный ребенок!

– Какой же бедный, – возразил я. – Вот, все платье расшито золотом! И пуговицы из драгоценных камней…

– Она разлучена с любимым, – пояснила Мириам, – пусть и воображаемым.

– С воображаемым нигде не расстаются, – поправил я.

– Когда натыкаешься на такую вот жабу с крыльями, – сказал Мириам, – все воображение рассыпается. И еще она выдернута из родного гнезда.

– Из гнезда сама выпала, – уточнил я. – Как птенчики в летнюю бурю! Но те не виноваты, а она сама…

– Женщина никогда ничего не делает сама, – сказала Мириам твердо, – мы только реагируем на ваши обиды.

– Как?

– По-разному, – сказала она. – Да, по-разному. Одни дерутся, другие убегают…

– Головой в окно, – сказал я саркастически. – Или с башни! Тоже мне выход!

– Честь дороже жизни, – сказала она надменно. – Но ящерице такое не понять. В общем, Вики нужно поскорее как-то вернуть. Здесь она погибнет, как нежный цветок на палящем солнце. Ярл Растенгерк, наверное, уже убрался в свои проклятые степи…

Я пожал плечами, спина захрустела костяными пластинами, а гребень гордо поднялся, как невысокий парус.

– Возвращай. Я спас ее, это достаточно.

– Ты не спас, – возразила она.

– А кто ее поймал? Она, знаешь ли, тоже, можно сказать, летела!.. Красиво и гордо. И, наверное, осталась бы в песнях и примерах для таких, как ты, дура неграмотная. Хотя нет, ты ж письмо прочла… Признавайся, где научилась? Как Тарзан в лесу?

Она зло ощерилась, словно загнанный в угол зверек, глаза забегали из стороны в сторону.

– Что ты прыгаешь, – сказала она, переходя в атаку, – как мелкий воробей, ты же дракон все-таки, держись достойно. Сам не понимаешь, что спрашиваешь! Ты не спас, а продлил мучения. Спасти – это передать в надежные мужские руки. Чего принцесса и жаждала всем сердцем. Как все мы вообще-то жаждем. Так и случилось бы, не перехвати ты по дурости и жадности письмо! Вики, кому ты писала?

Принцесса сказала печально:

– Своему дяде. Он сейчас в королевстве Дурган обучает местных строить глубокие шахты.

– Ну вот, – сказала Мириам. – Видишь? Дядя, возможно, успел бы ее спасти.

– Как? – удивился я. – Он умеет летать? Да и вообще… Нужно мне было то письмо! Я просто наказал дурака, что, как и ты, вышел за границы дозволенного.

– Люди всегда выходят за границы дозволенного, – отрезала она. – Если бы не выходили…

– То бы жили в райском саду, – вздохнул я.

– Но ты сожрал невинного голубка, – продолжила она неумолимо, – морда ненасытная! И тем самым причинил непоправимый вред.

Я поскреб голову когтями. Мириам невольно сжалась и даже отшатнулась, но осталась на месте.

– Какой же непоправимый? – возразил я. – Она спит под моим крылом! Разве это не высшее щасте?

Она набрала в грудь воздуха, глаза загорелись праведным гневом, а щеки вспыхнули так ярко, что стали цвета ее великолепных волос, но посмотрела на меня, стиснула челюсти и процедила сквозь зубы:

– Да, наверное…

– Ну вот!

Ее серые, как обнаженная сталь, глаза сверкнули холодно и зло.

– Давай подумаем, – предложила она сдержанно, – как ее вернуть.

– Отцу?

– Дяде! – сказала она злобно. – Ты же видел, что отец собирался с нею сделать!