Рагу из тролля - Лана Димитрова Страница 4

— А поцеловать?

Монна Перл, обернувшись, в искреннем изумлении воззрилась на лицо певца, невинное, как физиономия младенчика. В глазах ее сверкнула предупреждающая молния, и тот торопливо объяснил:

— Я пошутил!

На кухне монна Перл жарила омлет на сале, жарила не торопясь и с любовью. Рован сунул любопытный свой нос и прямо залюбовался, так все гладко у нее выходило, так ладно и красиво! А уж когда перед ним сковороду поставили, и вовсе разомлел.

— Вот, ешь, — распорядилась трактирщица. — И пойдем, пока солнце припекать не начало.

— Пойдем?

Рован замер, не донеся до рта кусок самого божественного омлета, который ему доводилось пробовать. Там были и сочне грибы, и свежий базилик, и сыр. Этот омлет громко шептал ему: Рован, ты уже не юн, время подумать о себе, о семье, время осесть в каком-нибудь уютном местечке, рядом с женщиной, которая знает, кто такой Тори Прекрасный, и которая умеет так готовить. Словом, предатель-омлет. Чуть зазеваешься, и одним вольным поэтом станет меньше, одним женатым больше.

— Что значит, пойдем?

— То и значит, — спокойно ответствовала монна Перл, снимая фартук и вешая его на коючок.

— Ты дорогу знаешь? Не знаешь. А я знаю. И мне нужно на господскую кухню отнести кое-что, а корзинка тяжелая. Вот и поможем друг другу. Да, лютню-то захвати.

Какое-то время шли молча, Рован вертел головой, монна Перл витала в своих мыслях, и даже, казалось, не замечала, что странствующий певец все ближе и ближе подвигается к ней. Но только до того мгновения, как Рован Крепкоголовый не попытался незаметно ее за ручку взять. Промолчала трактирщица, но бросила на певца такой суровый взгляд, что тот, вздохнув, сам отступил.

— Суровы вы больно, сударыня, — пожаловался с несчастным видом.

Трактирщица невольно рассмеялась.

— Иначе нельзя. Вас тут знаешь, сколько таких ушлых ходит? Песенки под луной, поцелуи под звездами, а утром прощай, дорогая, я буду любить тебя вечно! К чему оно мне?

Подумав, Рован признал, что и правда, ни к чему. Смущало лишь то, что если все женщины начнут так себя блюсти, как монна Перл, бродячему брату ой как тяжко придется.

— А как зовут хозяйку замка? Человеческое имя у нее есть? А то Черная Дама… нелюбезно так-то к женщине, да еще благородного происхождения.

— Имя? — отчего-то удивилась трактирщица. — Имя есть. Донна Маргарита, единоличная хозяйка Видков и всех земель, что окрест. А Черная дама… так вдовая она уж много лет, вот в трауре и ходит. А нашим рыбарям да кузнецам много ли надо? Только дай посплетничать.

— А вот то, что о ней говорили? Что на кого посмотрит, тот замертво падает?

Монна Перл, беспокойно оглянувшись по сторонам, словно в кустах шиповника, росшего вдоль дороги, их кто-то мог подслушать, и поманила певца. Тот охотно придвинулся поближе, только что ухи из-под берета не топорщились от любопытства.

— Все правда, — прошептала трактирщица. — Как-то раз посватался к донне Маргарите сосед наш, барон, а она ему возьми и откажи. Дескать, люблю покойного мужа и буду век ему верна.

— Да ну?!

— Ну да! Как есть говорю. Барон разозлился, решил похитить даму Маргариту, а она как вуаль поднимет! Он и умер на месте от разрыва сердца.

Рован искренне восхитился местному фольклору:

— Неужели так страшна? Или ведьма?

— Что ты! Красоты невообразимой. А может и ведьма.

— Всякая красивая женщина — ведьма, — с умным видом изрек бродячий певец, сбивая с обочины бледную поганку, выросшую некстати и не к месту.

Монна Перл покосилась на него с сомнением.

— Это кто такую глупость сказал?

— Великий инквизитор Абрициус.

— Обобщение есть удел слабых умов не способных к самостоятельному анализу.

Рован Сладкоголосый едва не уронил на тропинку корзину и челюсть.

— Монна знакома с трудами философа Вендея?

— А что такого? Буквы во всех книгах одинаковы. Захотела и прочла, не велик труд. Ты вот попробуй, приготовь бриошь так, чтобы снаружи она была подрумянена и горяча, а внутри были замороженные сладкие сливки с персиками. Смогут так твои Абрициус с Вендеем?

— Голову даю на отсечение, что нет, — с чувством произнес поэт.

Боги мои, эта женщина знает, как свести мужчину с ума.

Замок вблизи вовсе не производил такого сильного впечатления, как издали. Ну, замок и замок. Старый, вон, кладка уже осыпается. Деревянный подъемный мост перекинут через обмелевший ров, в котором квакали лягушки. Не поднимался он, наверное, лет сто. В караульной будке сладко дремал часовой. Монна Перл сделала знак ступать тише, утомился человек, с кем не бывает. Во дворе замка было тихо, тенисто и сонно.

Хозяйка «Жирной устрицы» махнула рукой в сторону лестницы.

— Иди, там тебя уже ждут.

— А вы, монна?

— А мне в хозяйских покоях делать нечего, я до кухни пройдусь. Потом тебя встречу. Если, конечно, жив останешься.

И пошла, качнув бедром, оставив Рована Крепкоголового почесывать затылок, размышляя, пошутила прекрасная монна, или не пошутила.

Лестница была под стать всему остальному замку, когда-то великолепная, нынче же перила были выщербленными, гобелены на стенах в дырах, которые кое-где подлатал паук. С чего в Видках так боялись и замка, и его хозяйки? Непонятно. Приободрившись, ученик Тори Прекрасного прошел в круглую залу, и остановился перед пустым креслом.

— И? Что дальше? Вымерли вы тут все, что ли?

— Не все. Но многие.

Рован вздрогнул, обернулся на голос, поклонился торопливо. И правда, Черная Дама! Донну с ног до головы закрывало плотное кружево траурной вуали, и различить, что там под ним было совершенно невозможно, как невозможно было понять, стара или молода хозяйка замка, красива или уродлива.

Черная дама подплыла к креслу, села в него. Матово сверкнул высокий, острый гребень, удерживающий кружево на голове.

— Так это ты будешь Рован Сладкоголосый, ученик Тори Прекрасного, игравший вчера в «Жирной устрице» кантату «Бегущий ручей»?

— Госпожа хорошо осведомлена.

Из-под вуали послышался тихий смешок.

— О, да. Я знаю все, что происходит в «Видках» и окрестностях. Знаю, сколько утром поймали рыбы, кому изменяет жена, кто болен, кто умер, кто родился. Знаю я и про новую беду.

— Это про тролля? — проявил сообразительность певец, переминаясь с ноги на ногу, и чувствуя себя неуютно перед этим кружевным коконом. Пожалуй, все же что-то есть в страшных рассказах, которыми баловались жители Видков вечерами в «Жирной устрице». Как знать, вдруг сорвет она сейчас вуаль, а