Рагу из тролля - Лана Димитрова Страница 3

ней и все присутствующие. Лютнист картинно раскланялся. Послышались просьбы к лютнисту о песнях, а к трактирщице о том, что написано было мелом на доске у двери. Кивнув бродяге, дескать, располагайся как желаешь, та уже поспешила на кухню, как вдруг… да, вечное вдруг. Как вдруг в таверну ввалился староста. Нет, это уже потом разглядели, что староста, потому что сначала повскакивали все, и похватались кто за что, готовясь бить. Ибо страшен был староста, а еще разодран до крови, и выл, паки зверь алкающий, а из одежды на бедрах болталось нечто вроде лоскутка, так что те, кому померещилось, что ввалился в таверну то ли волк прямоходящий, то ли обезьян-переросток, не сильно и показалось, поелику волосат был староста до неприличия.

Госпожа Перл первая узрела то, что должно было, и пристукнула кулаком по стойке.

— А ну тихо все! Не видите — беда у человека случилась.

Увидели. Усадили за стол, а хозяйка дотянулась до бутылок на верхней полке, которые были предметом вожделенных мечтаний всей мужской части Видков, и плеснула в стакан чего-то, восхитительно пахнущего виноградом и дубовой корой. Жена старосты врала, что в бутылках приворотные зелья. Дескать, кто выпьет, тот и влюбится, но это она, вестимо, с зависти бабьей и незнания мужской натуры. Госпожа Перл так готовила, что на ней любой бы женился, будь она даже кривой и хромой. А уж приятностью хозяйку господь не обидел. Есть на что взгляд положить, есть что погладить, ежели не боишься без руки остаться.

Староста хлебнул, закашлялся, припал к стакану так, будто в последний раз, и потом, вздохнув, заговорил:

— Тролль. Беда, люди добрые. Там где мост, в горы подниматься, тролль сидит нынче. Никого не пропускает, ревет, камнями кидается, еле от него живым ушел, а вот кобылка моя… Моя девочка… Резвушка!

Староста пригорюнился, местные стали его утешать, кто как может.

Рован вопросительно взглянул на хозяйку, та шепотом пояснила:

— Хорошая кобылка была у старосты, Резвушка завали. Ходил он за ней, как за родной. Лучше бы жену его тролль забрал, право слово, и он бы не огорчился, и нам бы легче. Эй, люди добрые, кто будет пиво за мой счет? Сегодня даром наливаю, за упокой души Резвушки, да попадет она в кобылячий рай.

Горе тут же закончилось, даже у старосты, один доброхот вызвался сбегать до его дома, принести рубаху да штаны какие, все ж женщина тут и поэт столичный, неприлично!

— Да позови всех, кого встретишь, подумать надо. А ты, певец, сыграй им что-нибудь такое… задорное.

И монна Перл ненадолго скрылась на кухне. Поставила на поднос копченой рыбки, вяленого мяса, сухариков в перце, прочей какой снеди, вынесла в зал. Тут же двое подхватили, чтобы не надорвалась от такой тяжести, не опрокинула. Столы сдвинули. Певец тут же престал тренькать что-то развеселое и подлез к угощению. Монна Перл повела суровым взором, но прогонять не стала.

— Думать будем. Что с троллем делать?

Вопрос, как говорится, сложный. Вопрос, непростой.

Один из рыбаков подал робкий голос:

— Напишем королю в Белогарду?

Остальные, попивая пиво, мрачно переглянулись. Ну, допустим, напишем. Невелик труд. Но чтобы до Белогарды письмо дошло, нужно через все тот же мост проехать. А маловероятно, что тролль будет так любезен, и пропустит их до короля. Можно, конечно, идти до Сафры. Там просить наместника, наместник напишет королю, пошлет с голубем, или кораблем каким, король ответит, так, глядишь, к зиме на тролля выставят с десяток-другой рыцарей, и если очень повезет, они его даже зарубят. Но до этого времени деревня в край обеднеет, потому что купцы через нее ездить перестанут. А на рыбе да морской капусте долго протянешь?

— Тогда что… в замок?

Помрачнели еще больше, и притихли и словно ледяной ветерок прошелся по собравшимся, заставляя их ежиться.

— А кстати, что там, в замке, — бодро спросил певец, потягивающий пиво и не подозревающий, на какую скользкую дорожку становится. — Иду, смотрю, стоит. Обитаем-то, замок? Живет там кто?

— Живет. Черная Дама живет.

— И что?

— И то, что никто лица ее не видит. Говорят, страшна она так, что вороны на лету замертво падает.

— А глаз у нее нету, вместо глаз будто уголья, на кого взглянет, тот съеживается и чернеет.

— А живет она уже двести лет, и умирать не собирается!

В голосах собравшихся все больше звучали истеричные нотки, чуткое ухо музыканта их сразу различило. Конец этому кошачьему концерту положила все та же монна Перл, пристукнув неслабым кулаком.

— А ну цыц, заныли! Когда дорогу обвалом завалило, кто вам помог? Черная дама. Когда три года назад пожар в деревне был, к кому побежали? К Черной даме. Вот и на этот раз пойдите к ней завтра, покручиньтесь. Авось, не откажет.

На том и порешили. Вечер каждый скоротал, как мог и сколько мог, под удалое пение Рована Крепкоголового, а затем и на ночь все разошлись. Монна Перл, указав певцу на его комнату с кроватью, застеленной льняными простынями (все по-честному), зал подмела и дверь заперла.

Ночь опустилась на Видки. Сладкая летняя ночь, и с полуночи под окнами «Жирной устрицы» выводили свои трели сверчки. Душевно так, куда до них даже Тори Безумному

Глава 2. Черная Дама

Утро к столичному певцу Ровану пришло внезапно, в виде нелюбезного тычка от монны Перл. Красавица-трактирщица стояла над ним, рассматривая бесстыжими зелеными глазищами, и не было в них никакого смущения тем, что перед ней, собственно, возлежит мужчина, по жаркому времени прикрытый лишь простыней. В руках монны угрожающе сверкала гербовой печатью какая-то бумага, на которую Рован покосился несколько испуганно. Опыт странствований подсказывал, что на таких бумагах редко пишут что-то приятное. Бывало — приказ в три часа покинуть город, случалось — приказ об аресте в связи с обращением разгневанного отца, обнаружившего в постели любимой доченьки постороннего лютниста. Иногда и за песенки, порочащие честь и достоинство какого-нибудь барона или наместника, у которого давно ни чести, ни достоинства не осталось. Словом, не то это было пробуждение, о котором он мечтал, любуясь вчера вечером на красивую, строгую хозяйку трактира.

— Д-доброе утро, — пробормотал он, натягивая повыше простыню.

— Доброе, доброе… собирайся, певец, ждут тебя.

Трактирщица сгребла со стула немудреные пожитки певца, бросила на кровать.

— Кто ждет, где? Я ничего не делал! Это не я!

Соболиные брови монны Перл взлетели вверх в веселом изумлении:

— Точно не ты? А отчего корова всю ночь мычала, словно ей спать не давали, а теперь счастливая