Алина Лис - Школа гейш Страница 48

Целуя и поглаживая нежную кожу, он спустился к груди. Прикусил дерзко торчащий сосок.

— Ты такая сладкая!

— Пожалуйста, не надо, — прорыдала Мия, чувствуя, как губы и язык ласкают второй сосок, а руки поглаживают низ живота, снова тянут и отпускают веревку…

— Хочу тебя! — Он стиснул ягодицы девушки, чуть приподнял ее за бедра, вжимая в свое тело. Сквозь одежду Мия почувствовала напряженный член и вздрогнула.

Веревка натянулась на вдохе. Мужчина прижал к себе девушку, впился в губы поцелуем, глуша стоны, в то время как его пальцы гладили, мяли и терзали ее тело.

Обездвиженная, плененная, связанная, она могла только стонать в полуоткрытые губы под умелыми и безжалостными ласками.

И злость отступила. Ушло негодование на собственную беспомощность и податливость, осталось только смешанное со стыдом наслаждение. Сейчас Мия ничего не могла сделать, от нее ничего не зависело. Она расслабилась, доверяясь, полностью отдаваясь его ласкам, признавая право мужчины сейчас распоряжаться ее телом и делать с ним все, что пожелает. Если бы он сейчас захотел овладеть ею, Мия не стала бы кричать и умолять его остановиться.

Изнемогая от удовольствия и желания, она вдруг поняла, что наказание было взаимным. Акио Такухати хотел ее, и только стальная воля генерала не позволяла ему нарушить собственное слово и взять девушку.

— Тебе хорошо? — спросил он на ухо, пока его пальцы, чуть сдвинув в сторону веревку, ласкали и мучили Мию внизу.

Она тяжело дышала и вскрикивала. Один из пальцев проник в ее тело — неглубоко. Два других пощипывали и гладили чувствительную горошинку между ног.

— Скажи это, Мия!

— Да-а-а, — простонала она. — Хорошо-о-о.

Стыд от этого признания стал последней каплей. Мия вскрикнула, выгнулась в его руках. По телу прошла блаженная дрожь, внизу живота скрутило сладостно-приятной судорогой, и на несколько мгновений стало так хорошо, как не было никогда в жизни.

Когда наслаждение отступило, на нее обрушился стыд и ужасающее чувство вины перед Джином. Как она могла получать удовольствие с другим мужчиной, если любит самханца, если поклялась уехать с ним? Или она действительно шлюха, которой все равно, где и с кем?

Мия почувствовала себя такой испорченной, такой грязной. Начали затекать вздернутые руки. Ощущение пут на теле больше не возбуждало. Скорей бы сорвать с себя эту гадость!

Когда нож перерезал веревку над ее головой, Мия бессильно опустила руки. Хотелось заплакать, но не получалось.

Такухати обнял ее и коснулся губами виска.

— Что случилось, лучшая ученица? Разве тебе не понравилось? — Будь на его месте кто-то другой, девушка подумала бы, что в его голосе звучит неподдельная тревога.

Мия не ответила, остро переживая свое предательство по отношению к Джину. Такухати снял веревки с ее тела и укутал в кимоно, но это не вызвало в душе девушки никакого отклика. Она отметила это равнодушно, как могла бы отметить, что идет дождь.

— Скажи что-нибудь!

— Если наказание закончено, я пойду, — выдавила Мия, не поднимая глаз.

Он выругался, используя слова, о смысле которых Мия могла только догадываться.

— Иди!

Тяжело дыша, директор наблюдал, как она собирает разбросанную по полу одежду.

Сорочка торчала из-под кимоно, узел пояса съехал набок. Расхристанная, с распущенными волосами, Мия выскочила наружу. Добрела, почти не видя, куда идет, до заднего двора, забилась в щель между зданиями и там расплакалась.

На улицах Тэйдо было людно. Сновали торговцы, спешили куда-то столичные жители, слонялись мальчишки в лохмотьях. Из распахнутых окон тянуло аппетитными запахами лапши и жареного риса.

Едва ли кто из горожан обратил внимание на низкорослого последователя учения Будды в заношенном сером кимоно и надвинутой на лицо шляпе. Монах ловко лавировал в толпе и временами оглядывался, словно сверялся, туда ли идет. Убеждался, что туда, и продолжал путь.

На перекрестке он остановился, чтобы пропустить отряд самураев, направлявшихся от дворца куда-то в пригород. Проводив воинов взглядом, монах посмотрел на другую сторону улицы и даже подпрыгнул от радости, углядев вывеску. На ней вставшая на задние лапы кошка приветливо махала лапой, словно зазывая прохожих в трактир.

Войдя в полупустой зал, монах вольготно расположился на татами в углу. Подбежавшая к посетителю подавальщица остановилась, недоуменно разглядывая его одежду. День клонился к вечеру, а всем известно, что последователи Будды не принимают пищу после полудня, да и прикасаться к деньгам им запрещено…

— Чего желает господин? — наконец решилась она.

— Ой, сказал бы я, чего желаю, красавица, — хихикнул монах, все так же скрывая лицо под шляпой, — да боюсь смутить тебя, уж больно ты молоденькая. Потому подай-ка мне унаги с рисом да бутылочку саке, замерз я. Холодно в столице, не то что на Рю-Госо. Видела, как сегодня с утра землю-то укрыло? Как не вспомнить поэта.

И он с чувством продекламировал:

Деревья в снегу,Как сакура в цвету.Рассвет над Тэйдо.

В этот момент монах не смотрел на подавальщицу, не то непременно обратил бы внимание на выражение ужаса, мелькнувшее на ее хорошеньком личике.

— Я принесу, господин. — Девица поклонилась и опрометью бросилась в сторону кухни.

Тануки откинулся на стену, наслаждаясь теплом. Неслышно подступала блаженная дремота. Последние дни выдались тяжелыми для оборотня. Дорога, множество людей, запахов, иллюзия, которую нужно непрестанно поддерживать. Он спешил, как мог, чтобы поскорее передать послание самханца.

То, что сейчас он фактически сотрудничает с иноземными захватчиками, тануки не смущало. Что за дело ёкаю до человеческих дрязг?

А вот до своих друзей ему очень даже есть дело.

Ничего, заветные слова уже сказаны. Сейчас Дайхиро вручит письмо, и можно будет поговорить о еде и ночлеге.

Он расслабился и оттого слишком поздно заметил, как в трактир вошли несколько самураев в полном боевом облачении. Лишь когда они пересекли зал и остановились рядом, Дайхиро заподозрил неладное.

— Ты! — Оборотень обернулся, но сзади никого не было. Никаких сомнений: толстый палец главы отряда указывал именно на него. — Пойдешь с нами. Именем сёгуна!

«Ах ты чурбан самханский, дубина наивная, бестолочь шпионская!» — мысленно возопил оборотень в адрес Джина, а вслух возмутился:

— Уверен, что вы ошиблись, господа самураи! Что может быть нужно сёгуну от нищего монаха? И разве можно во дворец в таких лохмотьях? — Он одернул обтрепанную полу кимоно. — Давайте я тут поем, отдохну, а вы мне приличной одежды принесете…