Башня. Новый Ковчег-2 - Евгения Букреева Страница 49

отрицал как само наличие стакана, так и то, что генерал вообще что-то пил или ел перед тем, как потерял сознание. Слова Рябинина оставалось только принять на веру, тем более Павел помнил, что генерал при жизни Юрию Алексеевичу доверял, а это уже само по себе было немало. И всё-таки что-то тут не сходилось, и это что-то требовалось раскрутить, выяснить до конца.

— А он вообще, мог соврать, этот Кирилл?

Это было первое, что спросил Мельников после того, как они отправили мальчишек восвояси, а сами с дотошностью сыщиков принялись всё осматривать, ползая под столом и залезая во все щели.

— Да кто его знает, — Павел ещё раз провёл рукой по столешнице, надеясь найти хоть какие-то следы влаги. Но стол был сух. Абсолютно сух. — Может и соврал. Хотя зачем? Перед Никой порисоваться?

— Перед Никой, да.

— И в итоге, стал выглядеть круглым дураком.

Мельников хмыкнул:

— А что, ему это не свойственно?

— Да свойственно как раз. Умом парень не блещет.

И, тем не менее, вскрытие тела Ледовского показало отсутствие естественных причин.

— А яд, Олег? Как-то можно выявить, был яд в крови или нет? — Павел вертел в руках протокол вскрытия.

Мельников удручённо покачал головой.

— Наши ресурсы, здесь в Башне, ограничены. Я говорю про фарму. У нас же почти ничего не осталось, а то, что осталось, мы растягиваем и экономим, сам же знаешь. Если бы мы примерно знали, в каком направлении искать. Какой яд использовался… Но мы не знаем.

— Иными словами, нужен стакан.

— Нужен стакан…

* * *

Серёжа Ставицкий подошёл к Павлу и Мельникову и негромко поздоровался. Павел бросил быстрый предупреждающий взгляд на Олега, но Ставицкий, казалось, ничего не заметил, разве чуть больше и чуть рассеяннее заморгал глазами — привычка, которую Серёжа Ставицкий так и не перерос, даже превратившись в Сергея Анатольевича. Этот ли вечно виноватый и застенчивый взгляд или внутренняя робость, сквозившая в словах и жестах Ставицкого, были тому виной, но многие Сергея Анатольевича всерьёз не воспринимали, относились свысока, зачастую не прислушиваясь к тому, что тот говорил. По иронии судьбы — Павел это видел — Сергей часто предлагал дельные вещи, но так нерешительно и каждый раз словно извиняясь, что, если бы не Павел, большинство из его предложений так бы и остались незамеченными.

— Такая неожиданная смерть, — негромко произнёс Сергей, прерывая молчание, вызванное его появлением. — Ведь совсем недавно разговаривали в кабинете Павла Григорьевича. И Алексей Игнатьевич казался таким… крепким. И вдруг сердце, кто бы мог подумать.

Ставицкий непроизвольно положил руку себе на грудь и замолчал, как будто прислушивался к ударам своего сердца.

— А у нас в Башне вообще в последнее время что-то у многих сердце не выдерживает, — резко сказал Мельников. Павел покосился на него.

— Да? — испуганно встрепенулся Ставицкий. — Есть какая-то статистика по смертям в Башне?

— Есть. Моя собственная. Вот, например, Сергей Анатольевич, начальник ваш бывший. Тот тоже прямо на рабочем месте умер. Это же при вас, кажется, у Кашина приступ случился?

— П-при мне, — Серёжа слегка запнулся. — Но… Кашин жаловался в последнее время. Не мне лично, конечно, но я слышал, как об этом говорили.

— Да ну? — Мельников сощурился.

Павел с удивлением наблюдал за их диалогом. Высокий Мельников смотрел на невысокого и щуплого Ставицкого сверху вниз, не делая даже попыток нагнуться, слегка опустить голову, как это часто бывает, когда разговариваешь с кем-то, кто ниже тебя ростом. Напротив, Олег расправил и без того широкие плечи, отчего стал казаться ещё выше, а Серёжа на его фоне совершенно сник и растерялся. Снобизм Мельникова давно стал притчей во языцех, но то, что сейчас демонстрировал Олег, снобизмом не было.

Сергея Ставицкого кто-то окликнул и он, быстро извинившись, отошёл от них.

— За что ты так с ним? — Павел повернулся к Мельникову.

Тот пожал плечами.

— Дело не в нём, — Олег смотрел на Ставицкого, который разговаривал с незнакомой Павлу женщиной буквально в паре метров от них. Достаточно близко, чтобы слышать, о чём они говорят. Но Олега это, по всей видимости, не сильно заботило. — Дело в Кашине. Ведь он же был мужем Ольги Ивановны?

Павел кивнул. Кашин, глава финансового сектора, был мужем любовницы Бориса Литвинова и по совместительству его же, Бориса, правой рукой. Вёл все его финансовые дела, а потом очень вовремя умер.

— Как думаешь, Паша, могла ли Ольга не знать, что у её мужа проблемы с сердцем?

— Вряд ли. Она же была медиком.

— И не простым медиком. А главой департамента здравоохранения. То есть, по сути, ей были подвластны все врачи. Самые лучшие из нас.

— Что ты хочешь этим сказать? — Павел с интересом посмотрел на Мельникова.

— Только то, что никто из моих коллег странным образом не в курсе, что муж Ольги Ивановны на что-то там жаловался. Нет, он жаловался, конечно. Желудок у него пошаливал. И, уж извини за подробности, имелись проблемы с простатой. Но вот с сердцем там был полный порядок. Я вчера на досуге проверил. Переговорил кое с кем из наших.

— И?

— И ничего, — Мельников развёл руками. — А вот умер Кашин прямо как Ледовской. Разом. В одночасье. И тоже рядом не оказалось никакого стакана.

«Зато оказался Серёжа Ставицкий», — подумал Павел, бросил взгляд на Мельникова и по чуть прищуренным глазам Олега понял, что тот думает примерно то же самое.

Ставицкий, закончив свой разговор, вернулся к ним. Стоял, молча перетаптываясь с ноги на ногу, потом неожиданно заговорил про проект бюджета, тоже не к месту, конечно, но это хоть как-то отвлекало. Мельников оживился — то, что предлагал Ставицкий, было здраво, а Олег не принадлежал к тем, кто кривил в надменной усмешке губы, едва заслышав тихий Серёжин голос. Может, он и презирал Ставицкого или даже в чём-то подозревал (хотя, бог мой, в чём можно подозревать такого человека, как Серёжа), но чётко разделял чисто человеческое, житейское и рабочее. Мельников отвлёкся только один раз, когда обернулся и кому-то коротко кивнул.

Павел не обратил на это никакого внимания, людей было много, и с кем там поздоровался Олег, не имело значения. Но когда Сергей Анатольевич на минутку прервался и, повинуясь выработанной годами привычке, свойственной многим близоруким людям, в очередной раз снял свои большие, в пол-лица очки и принялся их протирать, Мельников повернулся к Павлу и негромко заметил:

— Анна здесь.

* * *

Когда-то Иосиф Давыдович шутя называл Анну совестью — его, Павла, совестью.

— Ты, Паша, иногда в борьбе за всеобщую справедливость забываешь о главном, — посмеиваясь,