Железные Лавры (СИ) - Смирнов Сергей Анатольевич Страница 51

По муравьиным ходам Дворца за нами неотступно, на расстоянии пятнадцати шагов, следовали два молодых легких стражника, способных догнать и зайца. Не за моей душой они тянулись – тут я был своим, чересчур своим, плоть от плоти, камень от камня. В сей золотой клетке я был свободен скакать по всем шесткам, где угодно, кроме запретных палат василиссы. Но барду, родившемуся в истинной воле, было не по себе – вот у него и были теперь глаза птицы, вылезшей лишь одной головою из ячеи силка и так стянутой силком до последнего удушья. Стражники тянулись за ним, они знали пределы силка.

- Хотел ли ты, славный бард Турвар Си Неус, вправду, стать певцом при властителе мира, окаменевшем на своем троне, на высоте, с какой можно только падать вниз? При его стопах, на ступеньке у самого края пропасти? – вопросил я в лице барда самого себя, ибо себе задал вопрос куда короче: «Желал ли ты вправду той воли, о коей грезил?»

- Опыт иссушает жажду желания, - не смутившись, отвечал бард, еще больше печалясь мутневшим мёдом глаз.

- Или же твое чаяние было просто плевком через плечо в Беовульфа, который изгнал тебя за правду грядущего? – не пожалел его, ибо тем вопросом вопросил себя самого: «Не тщился ли ты рясу свою втереть черным бельмом в глаза старшему брату своему, сам знаешь зачем?»

- Мы с ярлом любим плеваться через плечо, - искусно привлек бард на помощь ярла Рёрика Сивоглазого, коего тоже неспроста одолело сонное видение об удачной женитьбе на дочери императора. – Плевать через плечо – то как крепко грести вёслами прочь от водоворотов.

Теперь они вдвоем составляли пару непобедимых бедолаг. И я годился им в компанию, только сомневался, возьмут ли.

- Украсть бы у него теперь меч! – Так вдруг, как в детстве, объяло меня, воспламенило всего безудержное желание набедокурить во Дворце. «Это еще зачем?» - задним умом окликнул сам себя.

- Это еще зачем? – живым, плотским эхом откликнулся и бард.

Приметил, что стражники издали коротко поклонились мне. Дали понять, что дальше барду нельзя: коридор вел к церемониальному залу Магнавры, где чужакам делать нечего (там, кто не знает, до восточных ворот недалеко, а я стремился выйти в Город через дверцу как раз при тех вратах Халке, дабы все, кому не лень да и – по должности, видели, что из Дворца открыто, ни от кого ни таясь, выходит таковая знатная фигура, как сын покойного силенциария Филиппа Феора, верного слуги престола). Но первым остановился сам бард, почуяв спиною, что дальше идти не позволено.

Остановка породила разумное объяснение опасному озорству:

- Все задуманное здесь сильными мира сего в пику друг другу сливается против их расчетов в один общий поток, и этот поток сокрушит всех, - Вот какая смутная картина увиделась мне в те мгновения. – Нам нужно свалить в поток большой камень… Очень большой камень, коему под тяжесть и в мощь его – заткнуть всё русло. Просто свалить – и посмотреть, что будет.

- «Нам» - это кому? – тяжко вздохнул, будто устал от своей трезвости и ясности ума бард. – Мне бы теперь только на волю. Довольно. Все уразумел.

- Не порвешь сеть, уже не вылетишь, - вместо «потока» предложил барду более доходчивый для него образ. – Все не вылетим. Сами виноваты.

- Уж ты-то, жрец, кажется, обрел все, что желал, - не сдержался, перебил меня бард, - Был галкой, а теперь тебе всякий пестрый павлин-фазан позавидует.

Какой гнев мне удалось сдержать, слава Богу! Видать, начал стареть, раз сдержал. Только и ответил:

- Большего оскорбления, бард Турвар Си Неус, и придумать было невмочь! Был бы ярлом – тотчас бы разрубил тебя мечом, как морковку, даром что черного окраса, какой и я сам носил и люблю, а вскорости верну себе.

Мед в глазах барда растопился, он отступил на шаг и принес извинения с поклоном. Стражники оценили издали мое высокое положение в Дворце.

- И кто же теперь будет красть у ярла его меч? – примирительно вопросил бард. – И не страшась оказаться морковкой.

С этим вопросом он переложил арфу в другую руку, словно намекая, что у него только одна рука свободна и та – для дела поважнее.

- Наверно, мне и остается, - признал без оговорок и жребиев: коли уж взялся за дверное кольцо, так стучи, даже если то дверь в преисподнюю.

И вопросил:

- Посольство Карла уже было принято первым приёмом? Царица уже видела тебя и ярла?

- Нет еще, - отвечал бард и вновь поспешил проявить нужную во дворцах догадливость: - Верно, царица еще вся в думах. Тебя-то, Йохан, она принимала несомненно, раз остальных держит за дверьми. И все ей известно от тебя.

Мне почему-то сделалось стыдно, и поспешил приподнять свою чашку весов к чашке барда:

- Зато одного не знаю: когда она собирается посольство принять. Но полагаю, тебя чутье не обманывает…

- Да оно и не нужно в этой гробнице, чутьё, - усмехнулся бард, глянув в потолок. – В ней любой стук до всех пределов отдается. Завтра. Завтра обещали прием.

Так кишки и подпрыгнули к моему горлу: всего один день и одна ночь на устройство своего заговора, коему надлежит перебить все расчеты самых лучших умов Империи!

- Ох, как от тебя пахнуло сырой землею! - на полшага отступил бард.

- Где тебя держат? – спросил его.

- Тут не чаща, заблудишься с двух шагов, - ответил бард. – Но вот, тупая нора за двумя поворотами. Один там, как в застенке. В чудесном застенке, где кормят, как любимых зверей.

Примерно догадался, что бард говорит о дворцовой гостинице для особо важных вестовых.

- Если ты стремился стать певцом императора, привыкай, - еще раз для дела кольнул его и спросил, не далеко ли от него поселили ярла.

- Не знаю, где он, но, сдается мне, где-то там, в другой горе, - махнул он свободной рукой в восточную сторону.

Было понятно: посольство, нашпигованное крепкими воинами, поселили в палатах командиров-друнгариев, в комнатах третьего яруса, подпертых снизу казармами дворцового гарнизона. Проход туда был мне дозволен. Добежать от гостиницы вестовых до палат друнгариев можно было за дюжину вздохов. Если помчаться со всех ног.

- Послушай меня, бард Турвар Си Неус, - обратился к нему, гласом надавив на важность, - в чащобе и в чужом краю мы тебя признали начальником дела, там ты лучше все слышал, а тут им буду я. Дождись меня тихо. Сам вернусь сюда к исходу дня и здесь же заночую, поближе к твоей клетке. Не в доме своем, куда хотел и тебя с ярлом пригласить. Но ныне не приведется. Посему не прощаюсь. И будь покоен.

Веским шагом и без жестов прощания сразу оторвался от него, давая намек стражам и соглядатаям, что не так уж и дорог мне бард, ждут дела поважнее. С десяти шагов, от поворота коридора, оглянулся и моргнул ему. Удивительно было: меня уносил дальше бурный поток, а бард словно оставался на твердом месте, однако отчаянными взором мольбы о спасении не я обращался к нему, а ко мне он – остававшийся на временно безопасном в тот час берегу.

Раз в потоке вертел меня водоворот, то вновь суждено было увидеть хоть по разу, пока не засосало внутрь, ко дну, те же лица и места. В моей воле было лишь поменять их местами – и я поспешил на кладбище.

- Отец, что мне теперь делать, чтобы не испортить Божий замысел обо мне? – вопросил отца своего, еще на подходе к сырой и холодной плите слыша его слова: «Почему ты спрашиваешь меня, а не Самого Господа? Вопроси Его молитвой».

- Однако мне нужен твой совет, отец, - настаивал я, словно ожидая от отца либо рассказ о заговоре, либо оправдание и раскаяние. – Вот теперь я какой, видишь? Но разве ты хотел, чтобы я так одевался?

Не спрашивал отца о саблебровой василиссе Ирине, ведь мать моя была рядом.

Готов был понести тот разговор с отцом на исповедь к геронде Феодору, ведь ответить мне мог из тьмы какой-нибудь бес, а вовсе не отец. Потому, наверно, отец благоразумно молчал на той стороне великой реки. Мне лишь хотелось, чтобы он теперь знал, что я уже все знаю… и если еще не все, то, по крайней мере, чую беду, кою отец не мог оставить на плечах старшего брата моего, Зенона, а тут и я подвернулся кстати. Черед был нового оборота – и, поклонившись отцу, испросив его благословения, поспешил в Обитель, к геронде Феодору за благословением повесомее.