Гай Орловский - Ричард Длинные Руки – штатгалтер Страница 52

— И ты додумался до этого, глядя на меня?

— Точно, — сказал я. — Есть в тебе что-то эдакое...

— А в тебе? — спросила она. — Рич, давай не будем будить спящих собак.

— Да это так, — ответил я с ленцой, — мысли всякие, философские, ни к чему не обязывающие и никуда не ведущие... Вот даже не представляю, что если бы Змей не совратил Еву?.. И не родились бы от него Каин и Авель?.. Каким был бы мир? Какие были бы люди? Человечество?

Она хмыкнула.

— Но он же совратил?

Я сказал с досадой:

— Ну вот всегда маховые перья выдергиваешь прямо из хвоста! Больно же. И обидно. Я же профессиональный мечтатель, работать не люблю, но когда что-то намечтаю, так это ж горы добра и щастя! Почему люди такие злые, не замечают?.. Ладно, у меня, знаешь, есть идея. Просто потрясающая и такая новая, такая новая!

Она сказала с интересом:

— Давай, слушаю.

— Вон там у меня постель, — сказал я, — ты ее, конечно, не заметила... Мы там покувыркаемся, а утром договорим все, что не успели.

Она покачала головой.

— Хочешь прислать меня, а сам на коня и в темную ночь к приключениям?

Я опешил.

— Ты чего так решила?

— Рич, — протянула она с укором, — я же тебя понимаю. Других обманывай, а я чувствую, что душа твоя уже скачет на твоем черном коне, дерется, защищает... Ты ведь всегда защищаешь, не заметил?.. Ага, по глазам вижу, засмущался!

— Да вот такой я скромный, — пробормотал я, — и застенчивый. И как только ты разглядела мое глубоко упрятанное благородство и высокость низких душевных стремлений?

Она спросила в упор:

— Поедешь этой ночью?

Я сказал сердито:

— Да!.. И что? Может, я к даме сердца. Пока муж спит, а я по винограду взберусь к ее высокому окну, она отворит, и мы займемся любовными утехами!

Она грустно улыбнулась.

— Если бы так, я бы слова не сказала. Но ты помчишься воевать, рубить, раздавать удары и получать их в ответ, а враги у тебя с каждым днем все сильнее.

— Не подглядывай, — сказал я. — И вообще, такую умную никто замуж не возьмет. Кому нужна женщина, что видит каждого насквозь?

— Тому, — отпарировала она, — кто не побоится. Или кому скрывать нечего.

— Таких нет на свете!

— Нет, — согласилась она, — но кому-то начхать на такие мелочи. Одного из таких я знаю... Рич, остановись. Тебя ждет нечто ужасное, я чувствую. Чем тебя соблазнить? Никакие женщины тебя не остановят, знаю. Тогда, может быть, это?

Она положила на стол книгу в медном переплете с благородным узором из серебра.

Я с изумлением уставился на ее руки.

— У тебя же ничего не было!

Она слабо улыбнулась.

— Я все время держала ее в руках. Эта книга может становиться незримой. В библиотеке лорда Роккерта прикидывалась обычной, но я ее заметила сразу...

Я осторожно приоткрыл, яркая титульная страница, роспись киноварью, тщательно вырисованные заглавные буквы. На первой же странице часть букв сразу засветилась предостерегающе-багровым огнем, одни вовсе исчезли, другие сдвинулись, образовывая новые слова и словосочетания. Страница стала трехмерной, рельефной, я ощутил, что это уже не бумага, а то ли поверхность камня, то еще чего-то твердого, буквы, как вижу отчетливо, не написаны, а высечены на гладкой поверхности.

Бабетта наблюдала за моим лицом внимательно, как медик за психически нестабильным пациентом. Я старался не выказывать эмоции, а когда наткнулся на картинку, где под моим взглядом началось движение, вообще не повел глазом, посмотрел чуть и перевернул страницу.

— Занятно, — сказал я, — Бабетта, ты же знаешь, если уж я возложил на свои узкие... или у меня широкие?., плечи тяжесть правления, то я должен уметь отличать важное от неважного и нужное от приятного.

Она сказала грустно:

— Понятно, книга тебя не остановит и даже не задержит.

— Но придет время, — пообещал я, — до всего дойдут мои загребущие. И даже дотянутся. Конечно, прежде всего до тебя, как же иначе? Ты моя самая лучшая книга. Нужно только пережить этот переломный момент. Переломить его, не дать переломить нас.

Я поднялся, улыбнулся ей, она смотрит грустно, а я вышел на балкон, воздух по-летнему теплый, чуточку влажный, и хотя Геннегау от моря далеко, но присутствие большой массы теплой воды все равно ощущается всеми фибрами.

В ночи тоскливо воют собаки, чувствуя близкую погибель. В черном небе страшно горит багровый диск, что уже не диск, тот плоский, как луна, а у этого вижу выпуклую сторону. Хотя, возможно, ее вижу только я, для меня и луна выпуклая, потому что знаю, какой формы на самом деле, а для остальных — подвешенный в небе медный поднос, плохо очищенный от пятен.

За спиной послышались легкие шаги. Она встала рядом, чуть касаясь моего предплечья узким, но все равно по-женски мягким и горячим плечиком.

— Рич, — произнесла она с мольбой, — ну не терзай себя так!.. Я же вижу. Соглашайся на визит к императору. Ты увидишь чудеса не только при дворе! Юг... он куда богаче Севера в любом из смыслов. Даже зима там холоднее.

Я спросил с недоверием:

— На Юге бывает зима?

— Зимой ее не назовешь, — ответила она, — хотя и считается ею, но на материке есть и такие места, где настоящая лютая зима держится круглый год. Постоянно. В большинстве можно бы даже жить, если бы нашлись такие чудаки, однако есть места, откуда человек выходит поврежденный умом. Из некоторых не выходит вовсе.

— Очень заманчиво, — сказал я саркастически.

— В одном таком замерзшем королевстве, — сказала она, — правит великая Снежная Королева, еще в двух — снежные феи... Говорят, охраняют несметные клады.

— Ты мой клад, — сообщил я, — самый лучший, самый драгоценный и самый неразгаданный. Но, Бабетта, чутье у тебя есть, так что смело можно объявлять тебя ведьмой и сдавать в инквизицию. Но сейчас некогда, в другой раз посидишь в костре.

Она спросила печально:

— Уходишь?

— Зайчик уже ржет, — сообщил я. — И стучит копытом. А когда моя лошадка стучит, плиты лопаются, как сухое печенье. Надо идти, а то все там попортит, а я государственное имущество берегу, оно ж теперь все мое, даже если чужое. Мужскую работу никто за нас не сделает.

— Ничего он не ржет, — сказала она. — Это ты ржешь. Ой, Рич...

Я поцеловал ее в щеку и, быстро пройдя через кабинет, вышел в коридор.

Барон Эйц как будто тоже почуял что-то, как и Бабетта, все такие тонкие пошли, не иначе как в самом деле скоро конец света, торчит внизу у лестницы, беседует с двумя придворными дамами, а они тоже, надо же, как будто ждут моего выхода, как же я могу жить, до сих пор не назначив никого официальной любовницей, кого-то полуофициальной, а кому-то лишь начинать оказывать знаки внимания, что тоже весомо и зримо.