Михаил Ежов - Под знаком небес Страница 55

Смуглый юноша стоял перед зеркалом, робко трогая кончиками пальцев свое отражение, до сих пор не смея поверить, что это – ОН. Потом он склонил голову набок и счастливо засмеялся. При том, что Мейстер сохранил все остальные свойства вампира, его новое тело могло отражаться – вероятно, потому, что во время перемещения духа было живым.

– Я красив, красив, красив! – шептал он, заливаясь хохотом, повалился на пол и распластался, скаля белые ровные зубы в улыбке.

Затем поднялся, одернул светло-желтую куртку, провел ладонью по бордовой шелковой рубахе и подмигнул испуганно уставившейся на него темноволосой девушке, сидевшей в разобранной постели.

– Не бойся, просто… впрочем, тебе не понять. Вот, держи! – он бросил ей звякнувший кошель. – Приходи завтра снова, ты мне понравилась.

– Мне уйти?

– Да. Подожди, скажи: я красив? Говори правду.

– Конечно, господин, вы очень хороши. Редко встретишь кого-нибудь столь же симпатичного. – Девушка, отбросив одеяло, начала одеваться, время от времени с опаской поглядывая на Мейстера.

– Ладно, – он сел за стол и обмакнул перо в чернильницу, – сойдет. Пошевеливайся, ты меня отвлекаешь.

Перед ним лежал лист пергамента, наполовину исписанный, и Мейстер, аккуратно разгладив его, принялся водить пером:

«Что такое красота? Разве не сами люди придумали ее, разделив изначально целостный мир пополам? Уродство как антоним прекрасного появилось только благодаря человеку. Это он внес его в мир так же, как ввел в свою душу понятия зла и добра, хотя очевидно, что на самом деле не существует ни того, ни другого – все зависит от того, с какой стороны смотреть. Для человека носферату зло, а их уничтожение – добро. Для вампира же собственная смерть расценивается, разумеется, как зло, так же, как и пытающийся расправиться с ним человек.

Я заметил, что многих художников, живших в разное время (а я могу судить об этом, ибо прожил не одну сотню лет), тянуло к так называемым патологиям. Вспомним хотя бы Борсеха, Гольдаю или Кубирна. Кто осмелится сомневаться в том, что их картины – искусство? И тем не менее они воспевали уродство, каждый в свое время, но с одинаковой страстью. Это свидетельствует о том, что человек с каждой эпохой все более возвращался к теме смерти и страха перед собственной гибелью, ибо ему трудно представить себе нечто более ужасное, чем небытие. В этом видится непреодолимое желание человечества оправдать смерть, перекрасить ее в другой цвет, чтобы доказать самому себе, что она не так страшна».

Мейстер отложил перо, перечитал написанное, удовлетворенно кивнул и посыпал пергамент мелким белым песком.

За окном, на черном небе, висел месяц, снег лепился на стекло, а в комнате горели светильники, стояли кувшины, полные изысканных напитков, курились редкие благовония. Мейстер был очень богат и все свои сбережения, покидая Бальгон, прихватил с собой. Теперь он тратил деньги, наслаждаясь своим новым телом, чувствуя себя совершенно счастливым.

Глава 11

Мертвым – мертвое

Дьяк стоял на бастионе замка Брандеген и смотрел в даль, ограниченную сверху чистым куполом звездного неба, а снизу – заснеженными вершинами Кадрадских гор. В руке он держал Эрнегор, еще теплый от пролитой крови. Его длинное, идеально ровное лезвие, покрытое магическими эльфийскими рунами, испускало слабое зеленоватое свечение.

Рядом с Дьяком стоял Мстислав, на лице которого было написано удовлетворение и торжество. Глаза вампира лихорадочно блестели, а кожа цвета слоновой кости матово белела на фоне черной кладки замка. Он был одет в длинный кафтан с прорезями на рукавах и по бокам, через которые виднелась красная рубаха. На груди тускло блестел серебряный медальон. Правую, обтянутую шелковой перчаткой, руку Мстислав держал на эфесе Калигорста, подобранного во дворе замка.

Они смотрели вверх, где на фоне черного неба медленно разгоралась белая, с красным ореолом, звезда. Она пульсировала, становясь все больше и больше, походя на раскрывающийся фантастический цветок, расцветший на небосводе.

– Вот она, долгожданная комета! – проговорил вампир. – Она действительно принесла несчастье, но только нашим врагам. А для моего клана стала счастливым знаком, символом победы. Поистине, ничто в мире не бывает однозначным, у всего есть две стороны!

– Таков закон всего сущего, – согласился Дьяк. – С тех пор как мужское и женское начала слились, породив Мир, у всего есть две правды.

– Она прекрасна, – сказал Мстислав, не сводя глаз с приближающейся к земле кометы. Теперь она уже больше походила на подвешенный к небу фонарь.

– Мне кажется, она скорее символизирует начало, чем конец, – заметил Дьяк.

– Возможно. Хотя для меня это скорее апофеоз борьбы моего клана за то, что было у нас несправедливо отобрано. Но теперь все это принадлежит нам, – Мстислав обвел широким жестом раскинувшийся внизу Бальгон, – клану отверженных, которые всего лишь исполнили свой долг и предназначение – пошли на смерть вслед за Хозяином. Кстати, я вспомнил тебя, – добавил он, поворачиваясь к Дьяку. – Ты был там, в Межморье, когда армия Красного Дракона была разбита и чей-то меч освободил нас, – взгляд вампира скользнул по Эртанору, но Дьяк никак не отреагировал на слова Мстислава. Он только провел рукой по черным волосам, снимая осевшие снежинки, и затем вытер ладонь о меховую короткую куртку, надетую уже после сражения. – Но с тех пор прошло несколько лет, – продолжал вампир задумчиво. – И уже неважно, кто на чьей стороне сражался, тем более что Вардан счел действия Валерио преступными по отношению к роду носферату и Предназначению, которое обязывает нас служить Молоху, а не своим личным интересам.

– Поистине, война – отец всему и царь надо всеми, – промолвил Дьяк, вкладывая меч в ножны. – Всегда находятся два начала, готовые противоборствовать друг другу и сражаться вплоть до полного уничтожения противника. Это как неизменное противостояние огня и воды, неба и земли, человека и стихий. Ярость и ненависть, стремление к победе, желание всегда быть первым – они делают историю.

Мстислав пожал плечами.

– Что есть история? – промолвил он равнодушно.

– То, что мы записываем в летописи и увековечиваем для потомков, считая великим и достойным, – ответил Дьяк. – Не мелкие события, а глобальные, граничащие с катастрофой, – именно они восхищают и завораживают нас подобно лесному пожару, наводнению или извержению вулкана.

– Сражения оставляют жизнь сильным, а слабых обрекают на смерть, – кивнул Мстислав. – Битвы рождают новые государства, которые всегда сильнее тех, на руинах которых их возводят. Мелкие феоды исчезают, объединяясь вокруг центра, затем новые формирования тоже сливаются, и, наконец, рождается империя.