Инна Живетьева - Орлиная гора Страница 55

   – Княжич Эмитрий!!!

   – Я тут, – резко отозвался Митька. Вышел из-под навеса на залитый лунным светом двор.

   – Вас ждут.

   Шагая за солдатом, Митька перебирал с тоской: кому же он понадобился? Отцу? Будет читать наставления. Или приехал Крох, и ему уже доложили о неподобающих настроениях княжеского порученца? В последнее время Митька замечал, что предводитель мятежников как-то странно поглядывает на него. А, доносом больше, доносом меньше – плевать. И все же он предпочел бы встретиться с Крохом. Проще от него слушать, что чести больше в победе, а не в глупом милосердии.

   Прошли между пылающих во дворе костров. До Митьки долетали обрывки разговоров:

   – Нет, все дожди весной пролились. Жаркое лето будет.

   – …нога у него стала как колода, сам видел.

   – Винька, дурья твоя башка! Сожрал уже все!

   – Так он по девке своей убивался, так убивался, а все одно помер. Судьба.

   – …привезу. Пусть только назовут голытьбой, всех за пояс заткну.

   Лег под ноги стертый камень широких ступеней. Митька прошел мимо череды вазонов; нежный тонкий аромат ночных фей с трудом пробился сквозь плотную смесь из дыма, запаха пота и спекшийся крови, ароматов каши с салом и ружейной смазки. Следом за солдатом поднялся на второй этаж. Сбежал навстречу сержант, прижимая к животу корзинку, накрытую тряпкой. Княжич проводил его взглядом, резко повернулся на каблуках и бросился бежать, не обращая внимания на встревоженные взгляды. Хрустнули под ногами осколки фарфоровой вазы, окончательно превратившись в крошево, чуть не споткнулся о разломанную раму от картины.

   Дверь в Темкину комнату распахнута. Митька остановился. На сапоги как комья грязи налипли, с таким трудом шагнул вперед. Так и есть. Пропали шпаги со стен. Сорвано покрывало с кровати, зачем-то распорота обивка кресла. Раскрыт шкаф, выдернуты ящички из комода. Карта валяется на полу, кто-то прошелся по ней и смял.

   Возник за спиной провожатый, растерянно повторил:

   – Вас ждут, княжич Эмитрий.

   Митька резко захлопнул дверь.

   В уже знакомой гостиной никого не было. На бежевом ковре виднелись грязные следы, перевернутая корзинка валялась в углу, скорее всего отправленная туда пинком. На галерее, залитой лунным светом, стоял кто-то высокий. Не отец и не Крох.

   – Княжич Эмитрий Дин, – громко произнес Митька. – Вы звали меня?

   Великан шагнул в комнату, развел руки. С коротким всхлипом, недостойным солдата, Митька бросился к нему, уткнулся в широкую грудь. Громадные ладони опустились на плечи.

   – Здравствуй, Митя.

   Княжич вскинул голову:

   – Здравствуй, тур Весь!

   Стояли на террасе, не там, откуда утром княжич смотрел на казнь, а чуть сбоку, под прикрытием плюща. Отсюда тело повешенного капитана было не видно, но Митька все равно знал, что оно там. Тур смягчил до полушепота свой раскатистый бас:

   – Мне завязали глаза. Не бойся, не рискнут тронуть. Наш род в Ладдаре кое-что значит. А я должен был увидеть все сам, я же летописец. И потом – я обещал уехать до полуночи.

   Митька глянул на луну: значит, тур ненадолго, осталось меньше двух часов.

   – Но все равно не понимаю, почему князь Крох дал разрешение. Он же знает, что твой род поддерживает Эдвина.

   – Мятеж – даже если он удачный – не заканчивается разгромом королевской армии. Нужно будет заново строить отношения с соседями, а мое слово Далид уважает.

   Князь Наш тяжело прошелся вдоль стены. Потом опустился в кресло. Внимательный взгляд ощупал княжича.

   – А еще что-то подсказывает мне: тебе нужно поговорить.

   Митька качнулся и вжался поглубже в плющ. Тур сидел на расстоянии вытянутой руки и все равно мог видеть его лицо.

   – Ты видел маму?

   – Да. Она при дворе, близка с королевой Виктолией. Возвращаться на родину не хочет.

   Княжич сорвал резной листик, покрутил в пальцах. Не хочет… Вряд ли тур знает правду. И хорошо, что не знает.

   – Она скучает о тебе.

   …шуршащий запах ванили и розовой воды. Листик смялся в пальцах.

   – Скажи ей, что я тоже, – вышло неожиданно хрипловато.

   – Принцесса Анхелина надеялась, что я тебя увижу.

   – Анна считает меня предателем? – Митька пожалел, что вырвался это вопрос. А кем еще его можно считать?

   – Нет. Она слишком хорошо тебя знает.

   – Я стараюсь честно служить князю Кроху, – горько уронил Митька.

   – Получается?

   Митька нащупал среди листьев резной столбик, стиснул. Тур ждал ответа.

   – Да.

   Острые грани впились в ладонь.

   – Да! Да! Шакал меня раздери – да! Не надо об этом, пожалуйста!!!

   Тур пожал могучими плечами. В лунном свете, пробивавшимся сквозь листву, он казался громадным духом-покровителем. Митька осторожно перевел дыхание, разжал хватку. Посыпались на пол попавшие под руки смятые листочки.

   – Ты что-нибудь знаешь о княжиче Артемии Торне?

   – Кажется, служит порученцем, я видел его у отца, князя Торна. Вы стали друзьями?

   – Если бы… Тур, мы побратимы. Если Темка еще считает так.

   – Вот оно как. И оружие есть?

   – Есть, – Митька тронул неприметные ножны.

   – Ты что, носишь с собой герб Торнов?!

   Княжич потянул нож, но рука Веся опустилась поверх, нажала, заставив снова спрятать клинок.

   – Покровитель хранит тебя, мальчик. Не приведи Создатель, узнает Крох!

   Тур внимательно посмотрел на племянника и осекся. Помрачнел, и какое-то время молча постукивал пальцами по подлокотнику кресла.

   – Знаешь, отсюда я сразу к королю. Если нужно что предать Артемию – устрою.

   Жар залил щеки, Митька выдавил:

   – Ты тоже считаешь, что я должен отдать нож с Оленем?

   – Малыш, родовое оружие возвращают, когда не хотят иметь в побратимах подлеца. Или считают, что могут запятнать честь своего побратима. Я так понимаю, у тебя не первая причина.

   Митька молчал, соглашаясь.

   – Дерьмо шакалье! – взорвался тур. – Малыш, так нельзя! – он тяжело прошелся по галерее, Митька чувствовал, как рвалась с языка дяди ругань. Смешно, можно подумать, в армии такого не услышишь. – Что ж ты творишь?! Ты же ломаешь себя!

   – Ну и что? Тур Весь, это просто история.

   Долго объяснять не пришлось, князь понял сразу. Остановился напротив племянника, заговорил спокойнее.

   – Пусть история. Но почему ты позволяешь другим кроить ее по собственному разумению? Тем, чье дело считаешь неправым?