Марина Дяченко - Преемник Страница 59

– Здравствуйте, служитель Трактан, – сказал он шепотом и целую минуту смотрел потом, как горячая краска сходит с лица пекаря, как это лицо делается белым, будто сахар.

Постоянная покупательница ушла, унося полную корзинку, и мальчик тоже уставился на деда с удивлением и беспокойством. Луар ждал; наконец, пекарь схватил воздух ртом, как пойманная рыбина:

– Я…

– Я вам не враг, – холодно заверил Луар. – Однако хочу поговорить.

Пекарь нервно потер руки о передник. Потом снова потер, будто желая смыть с них нечто постыдное и гадкое. Спохватился, оглядел лавку, что-то невнятно пробормотал мальчишке и кивнул Луару:

– Да… Э-э… Пойдемте…

Узкий темный коридор наполнен был густым аппетитным запахом хлеба. Над краем большого чана поднималось, как подушка, белое сдобное тесто. Пекарь остановился, не зная, по-видимому, куда же дальше идти. Снова вытер руки о передник:

– Откуда вы…

– Не важно, – оборвал его Луар. – Хотя… Посмотрите на меня внимательнее.

Пекарь напряженно сощурился, приблизив слезящиеся глаза к самому Луаровому лицу. В коридоре было сумрачно, и потому прошла целая минута, прежде чем пекарь вздрогнул и отшатнулся. На лбу его бусинками выступил пот; Луар испытал нечто вроде разочарования: оказывается, все это время он втайне надеялся, что бывший служитель Трактан не узнает его.

– Вы… кто? – через силу выдавил Трактан.

– Я его сын, – сообщил Луар равнодушно. – У меня к вам несколько вопросов.

Пекарь сгорбился. Передник в его руках давно уже превратился в серый грязный комок, нервно переходящий из ладони в ладонь:

– Я… Думал… Что никогда больше… Я пожилой человек, у меня семья… У меня дети, внуки… Я давно сменил имя… Я думал, что все кончено… В чем же моя вина…

– Я вас не виню.

Пекарь передернулся:

– Все эти годы… Да, я уцелел… Хоть я и ходил с заступом… Туда, к холму… Я не ведал, что творил… Я думал, что Лаш…

Он зажал себе рот и в ужасе огляделся по сторонам; из лавки доносился приветливый голос мальчика, беседующего с покупателем.

– Кто отдал приказ? – вкрадчиво спросил Луар. – Кто отдал приказ раскапывать холм, Магистр? Или Фагирра?

Пекарь затрясся всем телом:

– Не было приказа… Была воля Лаш. Я… меня не допустили к тайнам… Я не был посвященным… Зачем вам это надо?!

– А ведь погибло столько народу, – проговорил Луар задумчиво. Пекарь снова огляделся, умоляюще заломил руки:

– Послушайте… Уходите… Я ничего не знаю, я хотел забыть… Я не виновен, понимаете? Там, в Башне, тоже умирали… И я мог умереть, но небу было угодно, чтобы я выжил… Мои внуки… не знают… Кто вы такой, чтобы приходить сюда и… Кто вы такой, чтобы…

Он запнулся. Луар сухо усмехнулся:

– Я его сын, помните?

Пекарь съежился, будто пузырь, из которого выпустили воздух. Прошептал умоляюще:

– Уходите. Я… ничего не знаю.

Луар постоял, разглядывая враз постаревшее, серое морщинистое лицо; потом вздохнул, попрощался и вышел прочь, кивнув от двери удивленному мальчику.

Неспешно блуждая по улицам, он не успел еще добраться до дому, когда тяжелое тело пекаря закачалось в запертой кладовке на коротком сыромятном ремешке.

Пять дней я пробыла в доме Солля, и за все это время он не сказал мне ни «да», ни «нет». Ни разу не согласился ехать со мной в город, к Луару – и ни разу не отказал мне в моей настойчивой просьбе. Я извелась.

Солль пребывал в каком-то сонном оцепенении – будто лишь оболочка его бесцельно глядела в окно либо бродила по улицам, а дух витал где-то за облаками, и там, в его заоблачной выси, царила глухая ватная тишина, покой и равнодушие. Как там он говорил о Скитальце? «Безразличие всего мира». Из его рассеянных оговорок я поняла, что кто-то из посланцев-стражников – а это было, похоже, далеко не первое подобное посольство – в глаза назвал его трусом, чем немало его позабавил. Он так и выразился – «позабавил», и после всего, что было мне теперь известно о нем, я понимала, что он не рисуется и не позерствует.

На шестой день я ушла, накарябав какую-то бездарную записку и завернув в узелок побольше еды. Оставаться в этой глухой неопределенности у меня больше не было ни желания, ни сил.

Ушла я в прескверном настроении – однако буйствующая весна, грозящая вот-вот перейти в лето, мало-помалу вытеснила из моей головы все тягостные мысли. Я шла, как муравей по клумбе – все вокруг цвело и колыхалось, осыпая пыльцу, зачиная потомство, жужжа, звеня и опыляя, и я дышала так глубоко, что запах цветущей земли достигал, казалось, до самых моих пяток.

В первом же поселке, где я остановилась передохнуть, только и разговоров было, что о разбойниках.

Неподалеку сожгли какой-то хутор, разграбив хлебные запасы и обрекши жителей есть крапиву до самого нового урожая. Кто сопротивлялся, того повесили и не велели неделю снимать – а когда кто-то из близких снял-таки тела раньше срока, вернулись и родственников перевешали тоже…

Молодой парень с соломенно-желтыми волосами спорил до хрипоты: Сова, мол, дурак, что такое творит, ему дружить с крестьянами надо, так же он всех разозлит, хуторяне сами не прирежут – так выдадут страже… Его хмуро осадили: укороти язык… Воевода… Было уже – перебили с десяток разбойничков… Так того села и угли давно остыли. А стража она далеко, страже плевать, а хоть бы и не плевать, так Сову ей все равно на сцапать, лес большой…

Желчный дедок с ремешком в волосах усомнился: а верно ли, что все разбойники под Совой ходят? Уж больно много, и там, и тут, и разные шайки, при чем тут Сова?

Его оборвали тоже: все Сова… Кто болтает языком – тот потом болтается на суку… Это раньше были братцы-разбойнички, а теперь… еперь сурово, и над всеми один хозяин. Он тебе и власть и кара, так что заткнись и молчи…

Признаться, все эти разговоры отбили у меня охоту путешествовать в одиночку; после некоторых колебаний я обратилась к хозяину постоялого двора: не знает ли он, может быть, в сторону города отправится вскоре отряд или обоз? Или, может быть, у него остановился кто-то из путешественников, желающих продолжить путь? В ответ хозяин только покачал головой: не то время… неспокойно, да и забот невпроворот, весна… Какие путешествия…

Я упала духом. Ночь, проведенная на рогоже под чьей-то телегой, не принесла отдыха; утро, однако, выдалось безмятежно-солнечное, и я решилась-таки продолжить путь. Не такая уж я богатая добыча, чтобы господа разбойники отрывали ради меня свои зады от медвежьих шкур… или на чем они там сидят… Авось обойдется…

Так я рассуждала, пытаясь себя ободрить, когда на пустынном перекрестке мне повстречался попутчик.

Это был высокий старик, и направлялся он в ту же сторону, что и я – только вот вышел на дорогу с другой стороны. Я приостановилась, поздоровалась, как велит обычай; он кивнул в ответ – и меня поразили его глаза. Круглые, прозрачные, лишенные ресниц глаза – и равнодушные к тому же, будто вобравшие «безразличие всего мира»…