Вероника Иванова - Нити разрубленных узлов Страница 59

У меня есть всего три заповеди.

Не погибнуть. Не показывать свою цель. Не притворяться.

Для следования первой придется лгать, хотя бы сейчас. Для следования второй — тоже. Но как тогда первые две можно совместить с третьей? Оставаться самим собой в любую минуту? Невозможно.

Но кто сказал, что такие минуты должны обязательно следовать одна за другой в своем прежнем порядке?

— Чтобы попытаться найти утраченное.

Мой ответ добился поставленной цели мгновенно: лицо бальги из просто равнодушного стало равнодушно-недоуменным.

— Вы что-то потеряли? Или у вас что-то было похищено?

Самое время выяснить, каким собеседником он меня видит: равным себе по возрасту или ушедшим вперед, к старости. Если второе, то беспечно могу нести всякую чушь. Но мне-то нужнее первое.

— Вы когда-нибудь бывали в столице Дарствия?

Он незамедлительно признал:

— Нет, никогда.

— А хотели бы взглянуть на Веенту?

Взгляд блондина чуть помутнел.

Значит, хочет? Хорошо.

— Могу заверить, что Катрала мало чем уступает своей старшей сестричке. Ваш город красив, разве что слишком горяч. И у него есть одно несомненное преимущество перед столицей… По крайней мере, преимущество для меня лично.

— Какое же?

— В Катралу не рвутся чужаки.

Бальга кивнул, но заметил:

— А вы сами? Вы же приехали сюда?

— Да. И признаться, рад этому. Давно не испытывал радости видеть город, живущий по старому укладу.

Что Вы имеете в виду?

Он не понимал, но пытался понять, и это повышало мои шансы на победу.

— Я родился и вырос в столице. Как и все мои предки, самый древний из которых участвовал еще в возведении первых городских стен. И все годы, что я верой и правдой служил Веенте, я видел, как мой город умирает. Уходят в небытие прежде знаменитые имена, рушатся дома, улицы разрастаются безжалостной паутиной, подгребая под себя все новые и новые земли… И люди уже не могут из нее выпутаться. Ни старожилы, ни те, кто все приезжает и приезжает. Свежая кровь, как про нее говорят. Она нужна, но она пожирает кровь старую. Без остатка. В живых остается только сильный…

Я и сам немного запутался в собственной горечи, зато блондин, хорошо умеющий вникать в простые утверждения, тут же ухватился за последнее:

— Вы потеряли свою силу?

Как мы любим искать слабые места в чужой защите… Страсть как любим. Но в расцвете юности еще не догадываешься, что слабость, которую тебе норовят показать — всего лишь приманка. Насаженная на острый крючок.

— Можно сказать и так. В столице мне было больше нечего делать. Веенте не нужны старые и верные слуги, когда вокруг полно молодых и рьяных.

— Вы не так и стары.

— Пожалуй. Но уже мало на что годен, как вы видели сами.

— Да, я видел, — задумчиво подтвердил бальга.

— Катрала порадовала меня, — повторил я, стараясь подложить под размышления собеседника ковер нужной расцветки. — Здесь чтят древность рода и власть закона, даже если он касается самых близких твоих людей.

Я намекал на эрриту Фьерде, гордо удалившуюся от бездыханного тела своей сестры, но блондин явно уловил что-то свое в сказанных словах, потому что помедлил чуть больше, чем обычно, когда отвечал:

— Закон… Он не всегда был таким, как теперь. Помните, о чем говорил эррете Ноно?

Хороший вопрос. Уместный. И главное, опять выводящий на перекресток выбора.

— Тот старик, которого вы казнили?

Мой голос прозвучал почти так же бесстрастно, как голос моего собеседника. А слова оказались подобраны правильно, потому что взгляд бальги перестал быть равнодушным. Хотя бы на мгновение.

— Казнил. Да. А кто-то другой сказал бы…

— …что убили.

— Почему же вы сказали иначе?

Я чуть наклонился вперед, словно сберегая свои ответы лишь для ушей блондина, и, по правде говоря, немного волнуясь, потому что следующие слова, что собирался сказать, принадлежали вовсе не мне.

Так говорил мой отец в те времена, когда я еще и слыхом не слыхал о Сопроводительном крыле. Говорил непонятно, но уверенно.

— Я привык исполнять требования закона. И требования того, кто этот закон представляет. Меня так учили, с самого детства. И я знаю, что властитель должен подчиняться закону не менее тщательно, чем последний нищий. Иначе перестанет быть властителем.

Разговор переместился на опасную часть тропы. Туда, где края слишком зыбки и легко можно оступиться. Но здесь мы с бальгой были на равных: он рисковал не меньше.

— А если законов много? Если у каждой семьи есть свой?

— Тогда нужно найти тот, что можно признать общим. Хотя бы для большинства.

— Но все равно останутся те, кто откажется!..

Последний поворот. Теперь главное — не опрокинуть повозку.

— Откажется признавать? Конечно. И у них будет выбор, сражаться или сбежать. Я — сбежал.

— Почему?

— Потому, что не чувствую за собой силы для такого сражения.

— А если… — Блондин тоже подался вперед, так что теперь между нашими лицами смогла бы уместиться только одна ладонь, причем не более широкая, чем у эрриты Фьерде. — А если сила появится?

Чем хороша молодость? Своим азартом, заменяющим трезвый рассудок и прочие качества, приходящие с возрастом. Или не приходящие. А бальга был прежде всего очень молодым человеком, пусть и рано получившим в свои руки власть. Молодым, азартным, увлеченным некой целью, для достижения которой явно требовались помощники. Например, такие, как я.

— Если у вас появится сила, вы будете драться?

— Я буду воевать.

Если бы я сразу пришел и предложил свои услуги в любом возможном качестве, бальга думал бы дольше. Намного. Потому что не знал бы обо мне самого главного: уязвимых мест. А обладая доказательством того, что мое тело достаточно слабо, чтобы я мог попытаться захватить верх, блондин не колебался. Правда, в ту ночь он не произнес больше ни единого слова, даже не попрощался до утра, когда мы расходились по разным сторонам большого дома. До очень тихого утра.

В имении Фьерде уже в самые ранние часы слышались голоса и звуки, сопровождавшие домашние хлопоты, а здесь царила тишина. Можно было подумать, что все еще длится ночь, если бы сквозь хитросплетенную решетку ставен на пыльные циновки, застилающие каменный пол, не проливались лучи уже довольно высоко стоящего солнца. Я откинул было вязаное покрывало, но спустя миг передумал и снова укутался.

В комнате было зябко. Наверное, из-за обилия камня, лишь кое-где прикрытого тканью и соломенными коврами. Вполне возможно, что, если распахнуть окно и впустить внутрь жаркий воздух, дом нагрелся бы, но, присмотревшись, легко было заметить: задвижки ставен закреплены скобами намертво. Чтобы обитателям комнаты было неповадно греться на солнышке или… следить за тем, что происходит во дворе?