Марина Дяченко - Скрут Страница 67

Он говорил горячо и умоляюще. Он начинал издалека, не зная, как подступиться к своей просьбе: в семье он старший сын, а всего ребятишек было пятеро, да трое умерли в один год от какой-то заразы, осталась одна сестра… Сестра согрешила по глупости, а в родном селении ох как с этим строго; ухажер ее, пакостник, сбежал, осталась девка с пузом, а ей-то всего пятнадцать. Мать ее била-била, да дурное семя ведь не выбьешь; от соседей сестру спрятали, потому как, если кто прознает, то позор на всю семью ляжет, и за него, Игара, ни одна порядочная девушка не пойдет… Спрятали глупую девку в шалаше среди леса, там и живет с глухонемой старухой, да только мать боится сильно – как бы девка, рожая, не померла… Она, дура, мухоморы какие-то жрала, чтобы со стыда погибнуть – так вот теперь ей хуже и хуже, а через неделю рожать…

В этом месте рассказ его был прерван. Повитуха по имени Тиар сдвинула брови:

– Через неделю?

Игар замялся:

– Вроде… как бы… она по глупости и посчитать не может, когда…

Тиар смотрела внимательно и бесстрастно – Игар не мог понять, как она относится к печальной истории с дурой-сестрой. Верит или нет, сочувствует или равнодушна…

– Так вот, – он провел пальцем по рассохшейся столешнице старого круглого стола. – Рожать ей… а она девчонка, да еще хворая… Хоть дура, да сестра, и хорошая девка, и мать ее страх как любит… А если нашу, тамошнюю повитуху позвать – так раззвонит по всей округе, и не скроешь ничего… А… госпожа так искусна в… – он запнулся, подбирая слово, но так и не подобрал. – А… Мать ничего не пожалеет, не поскупится… А главное, – он поднял умоляющие глаза, – жалко ведь девчонку, помереть может… Госпожа, сделайте милость, поедемте со мной, село называется Подбрюшье, а рядом лес…

Тиар молчала. Игар окинул свою жалобную историю беглым мысленным взглядом, оглядел, как горшок на гончарном круге. Где оплошность? Где трещинка? Или он ошибся в повитухе-Тиар и она не откликнется сейчас, не поспешит на помощь, как поспешила ночью к Тири?..

Женщина медленно склонила голову к плечу. В солнечном луче, падавшем из окна, волосы ее заблестели, как медный колокол; Игар невольно подался вперед, стараясь рассмотреть глаза. Карие, темно-медовые с зелеными звездочками около зрачков; он подавил мучительное желание посмотреть на ее лопатку, и, чтобы придать себе уверенности, проговорил внятно, не отводя взгляда:

– Госпожа Тиар…

Она подняла брови, ожидая вопроса.

Он повторил, упиваясь ее именем, как музыкой:

– Госпожа Ти-ар…

– Что? – спросила она удивленно, и он несколько секунд успокаивал бешено бьющееся сердце.

В окне черной точкой билась полоумная осенняя муха.

– Поедемте со мной, – проговорил Игар шепотом. – Пожалуйста.

Она чуть заметно усмехнулась:

– Добираться-то сколько? До твоей преступницы?

Он судорожно сглотнул:

– Если нанять повозку… А мы обязательно наймем… То как раз неделя пути и будет.

Она откинулась на спинку скрипучего гостиничного стула:

– Неделя… Ты знаешь, как эти девчонки вечно путаются в сроках? Что, если твоей сестренке не через неделю рожать, а, вполне возможно, через месяц? А я уже с одной женщиной договорилась поблизости, у нее не сегодня-завтра схватки начнутся, что мне, бросить ее?.. И еще одна, отец ее приезжал, из этого хуторка, как он там называется… Давай уж, если ты действительно так в меня веришь – деньков через пять или десять.

– Нельзя, – сказал он быстро, чувствуя, как слева в груди сжимается холодный камень. – Ну нельзя же. Здесь в округе полным-полно повитух, та старуха, к примеру… Если взрослая женщина рожает, замужняя, это же другое… Ее же все любят, все вокруг нее… А там девчонка, и она одна, и ей страшно…

Он вдруг вообразил себе Илазу. Будто бы Илаза – его сестра, и кто знает, не живет ли у нее под сердцем ребенок, зачатый на Алтаре?!

Видимо, эта мысль отразилась у него на лице, потому что сдвинутые брови Тиар чуть разошлись:

– Что с тобой?

Он сглотнул. Илаза, одинокая, в сетях – носящая его ребенка… Почему ему раньше не приходило в голову…

Он заплакал.

Это было странно – душа его раздвоилась, как пирог под ножом. Игар-первый желал излить в искренних рыданиях тоску, и напряжение, и страх, и жалость к Илазе; Игар-второй холодно следил, чтобы плач не получался слишком уж истеричным и откровенным – мужчина должен стыдиться слез, прятать их, пытаться удержать, тогда на женщину, сидящую напротив, это произведет наибольшее впечатление. Он притворялся и одновременно не притворялся вовсе; в какой-то момент ему стало по-настоящему стыдно, он поднялся, на ощупь нашел дверь и вышел, шаря руками, как слепой. Все тот же вездесущий слуга в изумлении от него шарахнулся.

Он спустился с крыльца и сел на прежнем месте, под забором; Игар-первый пытался сдержать судорожные всхлипы, тем временем Игар-второй продумывал поведение на тот случай, если Тиар все-таки откажется; звезде Хота осталось подниматься над горизонтом десять ночей – а он, Игар, ни перед чем теперь не остановится. А вдруг это Птица ниспослала ему озарение и Илаза действительно беременна?!

Тиар вышла через несколько минут. Спокойная, даже, кажется, веселая; постояла на крыльце, рассеянно разглядывая сидящего в лопухах Игара. Потом поманила его пальцем; он поднялся и подошел, чувствуя, как холодеют ладони.

Она задала ему несколько вопросов, на которые он не нашелся, что ответить – просто покраснел и сказал «Не знаю».

– О чем я и говорю, – подытожила она недовольно. – Впрочем, ладно… Телегу нанимать не надо – у меня двуколка есть.

Он смотрел на нее в во все глаза. На лице ее лежал отблеск того света, что так поразил его наутро после родов Тири.

У нее действительно была двуколка – вовсе неудивительно, ей ведь приходилось много путешествовать и зарабатывала она неплохо. На деревянном сидении места хватало как раз на двоих, огромные колеса вращались величественно, как крылья ветряных мельниц, а лошадь носила гордое имя Луна.

Выехали на рассвете. Тиар и Луна прекрасно понимали друг друга; лошадь не нуждалась ни в вожжах, ни в понуканиях, а женщина взамен не требовала от нее излишней прыти. Игар заставил себя сдержаться: ему хотелось самому взять в руки вожжи. Ему хотелось гнать Луну галопом, так, чтобы скрипучая двуколка подпрыгивала на колдобинах; Тиар вряд ли поняла бы его, а Луна – тем более, и потому он просто сидел, забившись в угол жесткого сиденья, и без умолку болтал.

Болтовня успокаивала. Болтовня помогала почувствовать себя увереннее; всякий, кто лжет, должен искусно переплетать свою выдумку с правдой, и потому он детально описывал нравы Подбрюшья, которое, по преданию, получило свое название потому, что пристроилось под брюхом у Замка. О Замке Игар тоже рассказал – мельком; упомянул и Гнездо, описал внешность Отца-Вышестоятеля, которого якобы видел на площади, а заодно и пожаловался на скверный характер нищего слепца, вечно сидящего у колодца. Слепца он описал в таких деталях, что у Тиар не должно было остаться никаких сомнений в правдивости его истории…

Если сомнения все-таки были.

Он не мог ее понять. Худо-бедно, но он, как правило, умел определять по лицам человеческие чувства – а Тиар была загадкой; у него мороз пробегал по коже при одной только мысли, что сидящая рядом с ним женщина постоянно становится как бы соучастницей такого ужасного дела, как роды. Игар ни за какие пряники не решился бы и близко подойти к роженице, а Тиар вникает во все это, принимает решения, пускает в ход свои страшноватые диковинные инструменты – сейчас узелок бережно запрятан в огромный багажный сундук… Для такого дела требуется изрядная доля безжалостности. Тиар умна и хладнокровна – вести ее дорогой обмана так же трудно, как ходить по канату: важно не оступиться.

– А как зовут сестру? – спросила вдруг она, прервав его рассуждения.

Продумавший до последней черточки всю свою легенду, он вдруг растерялся. О такой мелочи, как имя сестры, ему даже не пришло в голову побеспокоиться.

– И… Илаза.

Он не нашел ничего лучшего – любое придуманное имя произносится не так, как настоящее. Придуманное имя можно ненароком забыть – а так, рассказывая о сестре, он может воображать себе жену…

Уловка оказалась неудачной. Он принялся описывать Илазу – ее лицо, ее глаза, ее походку и платье, ее манеру говорить – и, не в силах остановиться, с ужасом понял, что рассказывает о ней не так, как рассказывают о сестрах. В голосе его звучат нотки, неуместные в рассказе о родственнице – если только не состоишь с ней в кровосмесительной связи. Он запнулся и закашлялся, перегнулся через борт, едва не ударившись головой о вертящиеся спицы; двуколка накренилась. Луна забеспокоилась.

– Осторожно, – сказала Тиар, когда он осмелился прекратить свой надсадный кашель. – Ты перевернешь нас.

Больше она ничего не сказала, и, чтобы замять смущение, он принялся болтать еще быстрее и громче. В его истории появился теперь Алтарь.