Олег Верещагин - Garaf Страница 67

…Около каменной плиты старый шаман остановился и как–то весь осел. Сказал хрипло:

— Я жалею теперь, что взялся помогать тебе, Эйнор сын Иолфа. Тяжело быть зерном в зернотёрке — сколько ни кричи, просыпешься мукой и будешь съеден; и не всё ли равно — кем?

— Мы уедем прямо отсюда, — сказал Эйнор на адунайке. — Говори на нашем языке, мои оруженосцы должны понимать.

— Что тут понимать? — старик тем не менее перешёл на адунайк. — Они всё объяснят.

Между елями струились серые тени с алыми парными точками глаз. Три тени. Судя по тому, на какой высоте глаза были от земли — существа были размером с телёнка.

— Гауры, — сказал Фередир. Звякнула сталь. Гарав почувствовал, как волосы на голове поднимаются дыбом — он отчётливо вспомнил тех тварей — огромных волков с искажёнными душами разумных существ — которые служили «конями» для орков Ангмара.

— Не трогать мечи, — сказал Эйнор. — Держите коней. Только держите коней.

Кони хрипели и переступали с ноги на ногу — даже Фион. Гарав провёл рукой по шкуре Хсана — на перчатке остался остро пахнущий пот. Оруженосцы вцепились в поводья, сами вздрагивая, почти как кони и неотрывно глядя на перемещение теней.

Из–за елей донёсся вой — негромкий, тонкий и какой–то дрожащий, плаксиво–жалобный. Тени приблизились, и старый шаман, оттолкнувшись посохом, взлетел на камень. Повыше, как взлетает на крышу испуганный кот.

— Старый скот, — процедил Эйнор, стоя неподвижно между остальными и гаурами, которые вышли из–за деревьев. — Их трое.

— Я звал одного! — откликнулся шаман. — Но я тебе говорил, рыцарь! Я говорил! Они его не отпустили одного, они умеют думать, не стать тебе!

— Говорил, — Эйнор повернул Калан Айар. — Хорошо. Пусть трое.

Он глубоко вздохнул и вдруг позвал:

— Тарланк! Тарланк сын Миндара, брат мой, нуменорец!

Ответом было тройное рычание. Странно разумное, насмешливое. Гауры шли через узкую сырую прогалину — один в центре, два других расходились на края, как бы охватывая Эйнора, беря в кольцо.

Кони закидывали головы и плясали на месте. Мальчишки висели на поводьях; Гарав не сказал бы за Фередира, но им самим овладевало сильнейшее, слепое желание — вскочить на Хсана и мчаться прочь, пока не утихнет сзади это сиплое горловое «уррррррррррххххрррр…». Гарав видел глаза Фередира — то ли азартные, то ли испуганные, то ли всё вместе…

— Тарланк! — крикнул снова Эйнор, и мальчишки увидели, как его волосы раскидал на два тёмных крыла невесть откуда рванувшийся ветер. — Тарланк!! Тарланк!!! — голос нуменорца стыл похож на пение боевой трубы — и голубым светом брызнуло из его вскинутой руки в кроны елей, в невидимое небо над ними.

Гауры припали на брюхо — два из трёх, рыча с подвизгом. Третий — или первый скорей, потому что самый большой — тяжело дыша, пошёл к Эйнору на прямых, словно деревянных, лапах. Подошёл вплотную и поднял голову — до этого бессильно болтавшуюся. Два других гаура зло рычали, стоя на месте.

Алой молнией сверкнул Бар.

Гауры — словно их спустили с привязей — бросились прочь, в чащу. А Эйнор встал на колено возле обезглавленного тела, всё ещё подёргивавшего лапами.

— Прощай, Тарланк, — рыцарь сказал это тихо, но слова его прокатились через прогалину, как гулкие свинцовые шары по каменному жёлобу. Он повёл рукой — и замершее наконец тело гаура вспыхнуло, словно пропитанное бензином чучело.

Слезший вниз старый шаман, что–то бормоча и напевая, поднял отрубленную голову зверя.

— Теперь доволен, таркан? — спросил он. Эйнор кивнул, несколько раз вонзив меч в землю:

— Долг выплачен. Мы уезжаем немедленно; ни тебе, ни твоему народу не будет худа.

— Что б вы все провалились сквозь землю, — изрёк доброе пожелание шаман и заковылял в чащу, унося голову.

Рыцарь тяжело подошёл к замершим на месте оруженосцам — они вцепились в поводья мгновенно успокоившихся коней с такой силой, что Эйнору пришлось забирать повод у Фередира силой. Нуменорец забрался — не сел, а именно тяжеловато, непохоже на себя, забрался в седло и скомандовал:

— Ехать точно за мной. К утру мы должны быть далеко отсюда. Как можно дальше.

Серый рассвет застал всех троих на длинной прогалине, оставленной в незапамятные времена пожаром и с тех пор так и не заросшей почему–то. Над прогалиной висело низкое серое небо, сеялся мелкий частый дождь. Кони — словно проскакали сутки кряду — еле плелись, опустив головы.

— Я не знаю, куда мы едем, — вдруг сказал Эйнор. И остановил коня.

Оруженосцы подъехали, встали по бокам. Фередир тихо спросил:

— Что значит — не знаешь?

— Всего лишь то, что я этого не знаю, — спокойно пояснил Эйнор.

— Это… — Фередир помедили. — Это ОН?

— Это Он, — кивнул рыцарь и сел удобнее. — Я надеялся, что он не успеет понять… определить… Ошибся.

— Что будет? — спросил Фередир. Гарав молчал, но чувствовал, как воздух промокает от страха — от его собственного страха. И от понимания, что приближается — не очень спеша и неотвратимо — что? Что–то страшное.

— Вы поедете дальше, — неожиданно ласково сказал Эйнор. — Не мотай головой, Фередир, — голос на миг снова построжал. — Вы поедете дальше. Доберётесь и всё расскажете, о чём будут спрашивать. И обо мне расскажете — всем, кто спросит. И будете жить. Я…

Эйнор не договорил. Кони вдруг с визгом и стоном встали на дыбы. Все три сразу. Затанцевали, крича и дёргаясь, словно под страшной пыткой, мгновенно покрылись густой пеной.

Гарав не удержался в седле. Был полёт, удар — и темнота.

Глава 20,

в которой Гарава спрашивают: «Ну что, сынку? Помогли тебе твои эльфы?» — и он не знает, что ответить…

Гарав очнулся от холода. Это был странный, каменный холод, так что, ещё не совсем придя в себя, мальчишка вяло удивился этому. И открыл глаза.

Он был в каменном кубике. Два на два на два метра, не больше. Пол — две подогнанные плиты. Потолок — две. Три стены — по две, в четвёртой прорублено маленькое окошко без стекла или прутьев. Двери нет. В двух углах — две небольшие деревянные бадьи.

Камера.

Осознав это, Гарав обмер. Окоченел, стал частью гранитного пола — без мыслей, мысли вышибло из головы. Потом медленно, рывками какими–то, вспомнил всё, что было. Полёт… удар… темнота…

Но было перед этим ещё одно. Неподвижная чёрная фигура в дальнем конце той мокрой прогалины — всадник, поднявший руку, похожий на статую чёрного камня…

Хана, подумал Гарав. В рот хлынула кислая слюна, и мальчишка снова потерял сознание.

Очнулся он опять быстро. Лежал, как кусок теста — расслабленный и неспособный ни к малейшим действиям.