Олег Верещагин - Garaf Страница 66

После ужина все трое просто–напросто завалились спать. Точнее — улеглись. Сухие полешки в очаге прогорели быстро, оставив россыпь углей. Снаружи тоже всё успокоилось — звуки леса задавили немногочисленные звуки из людских жилищ. И тогда Фередир спросил — лёжа на животе и поставив подбородок на руки (а в глазах отражались тлеющие угли):

— Ночью ты возьмёшь нас с собой?

— Возьму, — сказал Эйнор и шумно повернулся под шкурами. — Спите…

…Гараву снился сон. Впервые за все дни, прошедшие с той схватки у ручья.

Он был в брошенном каменном городе, величественном и печальном, где из ниш в стенах и с площадок бесчисленных лестниц, уводивших почему–то всё время вниз, глядели каменные статуи воинов, мудрецов и прекрасных женщин. Гарав искал Мэлет. Искал на улицах и лестницах, на крепостных стенах (что за ними, вокруг города — он не мог различить) и во дворах, в домах и на гулких солнечных площадях, где было почему–то очень страшно, и солнечный свет душил, как упавшая сверху золотая плита.

Он знал, что Мэлет здесь и что она тоже ищет его. Но печальный город тасовал улицы, лестницы и площади, как опытный игрок тасует карты. В сухих фонтанах и каналах, выложенных мрамором, не было воды. Только в полном безветрии шуршали палые листья — золотые и медные.

Гарав понимал, что пуст не только город. Пуста вся планета, весь мир. Только они с Мэлет ищут друг друга и не могут найти.

Тогда он отчаялся искать и сел у фонтана — странного и жуткого, изображавшего распятого на скале могучего мужчину с искажённым лицом, над головой которого красивая измученная женщина держала чашу. Когда–то в эту чашу падала вода — вода из пасти изогнувшейся над людьми огромной змеи. Но сейчас воды не было и тут. Была глухая тишина и пыльный солнечный страх. Гарав сидел и понимал, что погиб — за его спиной (он не смел обернуться) стоит тот, кто будет причиной его смерти (или чего–то худшего, чем смерть…). Мальчишка заставлял себя посмотреть назад, но сил не хватало. Он лишь знал, что стоящий там улыбается и медлит, потому что наслаждается растущим ужасом Гарава.

И когда солнечный свет начал шептать какую–то простую страшную песенку с остро врезающимся в память словами — как клинок режет живую плоть — Гарав услышал голос Мэлет.

Он зазвучал далеко в одной из ведущих на площадь улиц, но очень быстро ворвался и сюда — как врывается в болото поток свежей воды…

— Пламя заката проходит сквозь пряди.Серебро становится темной медью.Я иду к тебе в дурацком наряде,Укрывая в ладонях метку бессмертья.

Я иду к тебе по белым ступеням,Я иду к тебе по пыльным дорогам,Я иду к тебе сквозь песни и тени,И я верю, что мне осталось немного.

Там, куда я приду, будет только покойБудут руки твои, прикасаясь легко,Исцелять мои раны на истерзанном сердце.Будет право забыться, будет право согретьсяУ живого огня.

Годы бессчетные странничьей долиПревратили память в досадную ношу.Я устала жить среди долга и кровиИ однажды я мир этот просто брошу.

Я устала видеть во сне кошмары,Просыпаться в чужих городах из камня.По тавернам платить осколками дараИ хранить у сердца рваное знамя.

Приходи в мои сны, не бросай меня здесь.Дай мне светлую память о нашей звезде.Сколько лет я блуждаю по тропинкам и трактам,Каждый день безуспешно сражаясь со страхомНе увидеть тебя.

Я называю запретное слово,Я шагаю в волны великого моряИ со звоном рвутся оковы былого,И бессонные чайки послушно вторят.

Кратковременной муке заведомой смерти.Бесконечному крику иного рожденья.Я иду по волнам в догорающем свете,Опасаясь поверить в свое отраженье.

И расступится мгла, и отступит беда,Я узнаю тебя по сиянию глаз.Ты меня позовешь, и сомкнутся ладони,Я вернулась домой, только имя не вспомнить.

Только кто–то снова будит меняПо велению нового дня. [63]

… — Мэлет!

Гарав сел.

В шалаше была возня. Костёр горел, но слабенько, только–только увидеть, что вокруг творится. Эйнор покосился на оруженосца:

— А я тебя будить собирался. Вставай.

Гадая, вслух он кричал или про себя, мальчишка начал одеваться.

— Доспехи… — начал он.

— Да, — отрезал Эйнор…

…Снаружи была темнотища. Гарав почти врезался в кого–то и схватился за меч, но сообразил, что этот тот старый пень, шаман, терпеливо ждавший возле шалаша. Старик посторонился, что–то прошамкал, прошуршал амулетами в волосах и на поясе. Мальчишка стал седлать коней. Они вели себя странно — как будто чем–то были напуганы… или и правда были? А шаман пялился в спину мальчишки, и Гарав даже пару раз передёрнул плечами — а потом даже перевёл дух, когда услышал сухое шуршание металла — из шалаша выбирались Эйнор и Фередир с вещами.

— Заседлал? — спросил Эйнор (его шлем тоже тащил Фередир).

— Готово, — кивнул Гарав, придерживая стремя Фиона.

— Коней поведём в поводу, — сказал рыцарь. — И держите их крепче. Если взбесятся — погибнут… Ведит, Эйно–Мэййи.

Глава 19,

короткая, в которой выясняется, что такое «не везёт» и куда это «не везёт» может завести.

Шли долго. Гарав всматривался в темноту и понимал, что неплохо видит в темноте — за ним и раньше такое замечалось, но сейчас зрение стало острей. Казалось, что по сторонам нет–нет да и промелькнёт такое, на что и смотреть–то не хотелось…

…Около каменной плиты старый шаман остановился и как–то весь осел. Сказал хрипло:

— Я жалею теперь, что взялся помогать тебе, Эйнор сын Иолфа. Тяжело быть зерном в зернотёрке — сколько ни кричи, просыпешься мукой и будешь съеден; и не всё ли равно — кем?

— Мы уедем прямо отсюда, — сказал Эйнор на адунайке. — Говори на нашем языке, мои оруженосцы должны понимать.