Макс Мах - Сумеречный клинок Страница 7

— Хитро!

— А то ж! Вот она их и наряжает. Не всех, конечно, но некоторых, про которых есть уверенность… А дальше просто. Привозит их на Большой Осенний бал и дает шанс. Мужики, особенно военные, враз голову теряют. Танец, другой, разговор наедине, и в самый интересный момент — хрясь! Является княгиня. И не важно, что парень не то чтобы под юбку забраться, поцеловать толком девицу не успел, ан все! Коготок увяз, всей птичке конец. Под венец, и точка!

— Так эти две приютские, что ли? — делано удивился Виктор.

— Именно! — расплылся в улыбке торговец дровами.

— А мужики что ж, у вас совсем лапти? — поинтересовался Сюртук. — За столько-то лет…

— Так не каждый же год, — объяснил Миха. — Да и не велено об этом болтать… И сейчас трепать языками не станут. А так что ж! Две помолвки, две свадьбы, и что? Кто на ком женится, знают немногие… и болтать не станут, оно того не стоит. А две девицы судьбу нашли, так-то вот, господа хорошие!

Тина Ферен не знала своей семьи. Дама-наставница, Адель аллер’Рипп, сказала однажды, что Тина подкидыш, а именем своим обязана секретарю магистрата мастеру Ферену, записавшему под своей фамилией трех найденышей того давнего дня 11 первоцвета 1632 года. Говорят, что это была среда, и с утра шел дождь. Скорее всего, подброшенной девочке без имени было около года от роду. Максимум — полтора, минимум — девять-десять месяцев. Кажется, она спала в плетеной корзине, была чисто вымыта и наряжена хоть и не в кружева, но и не в тряпье. И это все. Все, что помнила сама Тина, было так или иначе связано с приютом. Сначала с монастырским, Сестер Добронравия, потом с этим, созданным княгиней Ариеной в доброте своей неизмеримой. Впрочем, по поводу княжеской доброты Тина особенно не заблуждалась, она кое-что знала на этот счет, хотя знание это было такого рода, что лучше о нем вслух не поминать. Однако Тина была девушкой умной и понимала, где проходит граница возможного, разумного и дозволенного. По поводу княгини Ариены болтать лишнего не следовало, точно так же, как и питать на ее счет излишние надежды. Сегодня был не Тинин день, и, чтобы это понять, не стоило тащиться на бал. Мужчинам, во всяком случае молодым и при мечах, Тина не нравилась. Стариков же, которым юность девушки с легкостью заменяет красоту, хитрости княгини Ариены в заблуждение не вводили. Но ей ли, Тине Ферен, сетовать на судьбу, ведь она и на бал этот роскошный в жизни бы не попала, да еще в таком чудном шелковом платье, не будь она — наудачу — лучшей подругой Теи и Дитты. Вот для них, двоих, этот день действительно стал особым. Сбылись на балу княгини все их потаенные надежды, и из дев-компаньонок без особых видов на будущее обе две превратились в сияющих счастьем невест. Жених Теи, возможно, был и не красавец, зато высокий и в плечах широк, дворянин и наследник замка, не говоря уже о том, что герой и лейтенант гвардии. По сравнению с Робертом Теллером Трис эй’Вендерс казался маленьким и щуплым. Так на самом деле и обстояли дела с его внешностью. Он был ниже Дитты и выглядел рядом с ней жалким сморчком, но он был настоящим имперским бароном и совладельцем — пусть и младшим — торговой компании «Карл эй’Вендерс и сыновья». Причем сыновей у Карла Вендерса было двое, и Тристан — старший из них.

О нет, Тина не завидовала! Она и вообще была славной девушкой, практически не знавшей, что такое зависть, злоба и гнев. Тем более не стала бы она завидовать двум своим лучшим и — чего уж там! — единственным подругам, заменившим ей все то, что зовется обычно домом, семьей. У Тины не было дома, как не было и семьи, но зато уже шесть лет подряд рядом с ней находились Теа и Дитта. Днем и ночью, летом и зимой, в мгновения радости и в минуты печали. Всегда, постоянно, день за днем… до сегодняшнего дня, до этого вечера…

О да, мысль о расставании печалила Тину, но радость за подруг перевешивала на весах ее чувств все прочие соображения.

— Боже, какие вы красивые! — в который уже раз воскликнула Тина, с любовью и восхищением обнимая обеих подруг разом.

— Мадемуазель Ферен?

Она даже вздрогнула от неожиданности. Ее никто здесь не знал, и некому было заинтересоваться ею теперь. Вдруг. Буквально на последних минутах бала.

— Мадемуазель Ферен?

— Да, я… — Она выпустила подруг из объятий и оглянулась.

Голос принадлежал высокому широкоплечему мужчине, одетому по столичной моде в расшитый серебром камзол. Он был молод, хотя и не юн, и красив строгой мужской красотой. Удлиненное лицо, отличавшееся отчетливой лепкой черт, выдавало между делом не только хорошее происхождение — породу и кровь, как говорят на севере, — но и силу воли, и недюжинный интеллект.

— Сударь?

— Вы удивительно похожи на свою мать… — вот что он сказал ей тогда.

— Вы знали мою мать? — подалась она к нему, не в силах преодолеть великий соблазн всех на свете сирот.

— Я видел ее портрет, — таков был ответ.

— Так вот почему ее бросил мой отец… — Вывод напрашивался сам собой.

— Ваш отец? — поднял бровь незнакомец. Кажется, ей удалось его смутить.

— Ну, должен же существовать и мужчина, который меня зачал… — такой откровенной грубости еще никогда не срывалось с ее губ. Похоже, Тина была сейчас несколько не в себе, но, если подумать, ее можно понять и простить. Не каждый день в жизнь девушки-сироты входят красавцы из таинственного ниоткуда, сообщающие, что знают, кто произвел несчастную на свет.

— Ах, вот вы о чем! — распахнул он большие серые глаза. — Непременно. Разумеется… Но с чего вы взяли, что он ее бросил?

— А кто бы остался с такой уродиной?! — Ее устами говорило сердце, но кто не ошибается?

— Понятие красоты относительно, — дипломатично возразил мужчина. — То, что считается красивым здесь и сейчас, в этих глазах или тех, не обязательно таково же в иных глазах, там и тогда. Верно и наоборот.

— Звучит соблазнительно, но верится с трудом, — горько усмехнулась Тина, начавшая понемногу возвращаться в себя.

— Давайте оставим эту тему, тем более что все в вашей истории сложилось совсем не так, как представляется. Не столь очевидно, не так просто…

— Не так, — повторила она за ним. — А как?

— Не мужчина бросил женщину, если вы понимаете, о чем речь, — незнакомец говорил теперь медленно, словно бы опасался сболтнуть невзначай лишнего, — если честно, это она вышвырнула его, словно старую перчатку, а позже в связи с совсем другими обстоятельствами вынуждена была — впрочем, без особых сожалений, — расстаться и с вами. Но ваш отец…

— Мой отец…

— Ваш отец не отчаивался, он искал вас все эти годы…