Кристофер Сташеф - Маг-менестрель Страница 7

Глаза Стикки полыхнули страхом — животным страхом. Но тут же место страха занял острый восторг предстоящей битвы.

— Что ж! — сказал он. — Тогда встретим нашу смерть радостно, ибо нынче же ночью мы будем в Раю!

— Отправимся на Небеса, — согласился сэр Чалико. — Поплывем туда на лодке. А вот и наш лоцман, хотя сам он об этом ни капельки не догадывается.

Король остановил коня около бедной хижины. Она была еще беднее, еще ободранное, чем остальные, и с первого взгляда можно было подумать, что тут никто не живет. Но король приосанился, расправил плечи и проревел:

— Брат! Бритоголовый монах! Выходи и встреть своего короля!

Из домиков высунулись головы любопытных. Видно было, что все крестьяне так и трясутся от страха, однако у тех, которые решились выйти на улицу, вид был весьма угрожающий: лица угрюмые, кулаки сжаты, в руках серпы и цепы. Однако король не обратил на них никакого внимания. Он продолжал взывать к обитателю хижины:

— Церковник! Священник! Выходи!

В деревне стояла тишина. Король набрал полную грудь воздуха — тут из хижины вышел крестьянин, такой же грязный и оборванный, как остальные, с такими же перепачканными землей руками, вот только на голове у него была шляпа, в то время как остальные стояли с непокрытыми головами.

— Сними шляпу перед королем! — рявкнул Маледикто. Крестьянин дрожащей рукой стянул с головы шляпу. На макушке у него блестела круглая лысина — слишком правильной формы, чтобы быть естественной. То была тонзура.

— Будешь отрицать, что ты священник? — требовательно вопросил Маледикто.

И тут страх покинул крестьянина. Он гордо выпрямился.

— О нет! В этом я готов поклясться! Я священник, слуга Церкви и служу Господу Богу и ближним своим!

Но почему злобный король не дрогнул, заслышав святые имена? Почему он не занес над несчастным монахом хлыст, не обнажил меч?

Почему он спрыгнул с коня и упал на колени перед крестьянином, сложил руки и опустил голову и взмолился:

— Исповедуй меня, отец мой, ибо я согрешил!

Крестьяне, выпучив глаза, смотрели на эту сцену.

— Отвернитесь! — рявкнул сэр Стикки. — Вы что, никогда не слыхали о тайне исповеди?

Крестьяне тут же пришли в себя и вернулись по домам. За секунду деревня как бы вымерла.

А из уст короля полились слова. Рассказ о прегрешениях длиной в столетие. Священник еле успел вытащить из кармана ветхую домотканую епитрахиль и набросить ее на шею. Плечи его поникли: он слушал ужасные вещи, — и глаза его наполнялись испугом. Минуло несколько минут, и священник опустился на колени рядом с королем, потом взял старика за руки. Он слушал исповедь, кивал головой и, как мог, подбадривал кающегося.

Не отводя глаз от исповедующегося злодея, сэр Стикки выдавил:

— Похоже, мученичества нам не видать как своих ушей.

— Не верь глазам своим, — посоветовал ему сэр Чалико. — Не сомневаюсь: как только Дьявол услыхал: «Исповедуй меня», — он тут же послал сюда беса, и тот мигом очутился рядом, когда король не успел еще и произнести слова «согрешил». Расстанемся же с жизнью радостно, брат Стикки, умрем за короля и за королевство! Мы заплатим своей жизнью, но мы должны дать королю время...

Тут меньше чем в десяти ярдах от них из земли вырвалось пламя.

Священник вскричал и пополз на коленях в сторону, но король Маледикто сжал его руки железной хваткой и удержал рядом с собой, продолжая скороговоркой выкладывать все свои прегрешения.

Из пламени явился не бес, но жуткое существо, похожее на змея. Тело змеи покоилось на дюжине когтистых лап, и еще четыре лапы хватали воздух. Между этими четырьмя лапами к спине змея было приторочено седло, а в седле сидел человек в ярко-алом балахоне с капюшоном, из-под которого сверкали только глаза. В руке всадник сжимал боевой топор. Топорище было шириной фута в два простому смертному такой топор ни за что бы не удержать. Сэр Стикки прокричал:

— Именем Господа и Святого Марка! — и пустил своего скакуна в галоп.

— Именем всех святых и Господа нашего! — эхом ответил сэр Чалико и помчал коня следом.

Они набросились на чудище, когда то не успело еще и двух шагов сделать. Чудище взвизгнуло и нацелилось на рыцарей стальными когтями, а всадник гневно крикнул таким ужасным голосом, что вся деревня буквально сотряслась, и замахнулся мечом. Сэр Стикки вскричал от боли: лезвие меча разрубило его доспехи и коснулось плеча. Но и он успел-таки нанести удар — его меч пронзил грудь страшного змея. Чудище злобно и испуганно закричало и обожгло рыцаря своим дыханием. Шлем у сэра Стикки почернел и обуглился, его лошадь испуганно заржала, но рыцарь удержал ее. Он продолжал колоть и рубить чудище мечом, при этом отчаянно распевая боевой гимн. Сэр Чалико присоединился к товарищу, ударив с другого бока. И чудище, и всадник ревели от ярости и боли. Стучали когти, звенела сталь. Сэр Стикки упал, из горла его фонтаном забила кровь. Его лошадь дико заржала и в страхе бежала. Сэра Чалико объял столб пламени. Он взвыл от боли и упал, и тогда чудище ступило на его тело и продавило лапами доспехи. И вторая лошадь, тоже насмерть перепугавшаяся, ускакала бы, но лезвие меча достало и ее. Чудище зашагало через валявшиеся на земле тела рыцарей, намереваясь добраться до Маледикто.

— Отпускаю тебе грехи твои! — вскричал священник за миг до того, как огромный боевой топор взметнулся и снес голову короля и она покатилась по земле. А еще через секунду туда же покатилась и голова священника.

Но тут чудище взвыло как бы от страшной боли, и отчаянно завопил всадник. Да, король был умерщвлен, мертв был и священник, что исповедовал его, но сразу три души отправились на Небеса, а одна — не в Ад, а в Чистилище. Сатану обвели вокруг пальца, и его слуга пострадал больше, чем его жертвы. Взметнулось пламя, объяло чудище и всадника, и они исчезли. Но крестьяне еще долго сидели по домам и вышли похоронить павших, только когда окончательно развеялся запах серы.

— О, как радостно видеть вас вновь, лорд-канцлер! — Гарчи занес было руку, намереваясь по-приятельски хлопнуть канцлера по спине, но вовремя одумался и отдернул руку. — Парнишка просто молодцом, право слово!

— Значит, вы все делали, как я велел?

— Это да, это да, да только толку-то никакого, — вздохнул Гарчи. — О, у него есть возможность развлекаться с самыми лучшими женщинами, да только он не хочет. То есть, может, и хочет, но нечасто. Если зовет на ночь к себе, так только по одной женщине, и то не каждую ночь. Правду сказать, никто из них на его обращение не жаловался.

Ребозо подумал, что его-то как раз куда больше бы устроило, если бы женщины жаловались на Бонкорро, но у него хватило такта промолчать.