Татьяна Мудрая - Мириад островов Страница 7

— Вот почему бы не сюда? — не выдержав, указала она левой рукой на широкую крышу из серой дранки. Крыша седлом просела в серёдке, стены под ней были черны от дождя, но над дверью болталась на ветру вывеска с изображением трёх куропаток на вертеле.

— Как сэнье угодно, — отозвался морянин со своего насеста, потянул одного из коней за повод и свернул с твёрдого грунта в форменную зыбь. Чуть позже Галина готова была благодарить всех вертдомских, а заодно и рутенских святых, что желающих вкусить куропаток оказалось ещё немного. После дождя или какой-либо иной санации грунта карета ухнула в колдобину, скрытую под толстым слоем песка и пыли, и уже перед самым входом застряла по самые ступицы. Если они кое-как прорвались, то благодаря Орихалхо, который мигом слез с козел, подпёр кузов плечом и резко подал команду лошадям. Его хриплое и булькающее наречие обе они знали туго, в отличие от Галины.

— Я ведь могла бы вылезть и вытащить груз, — упрекнула она его после. — Чтобы легче управиться.

— Такое сэнье не к лицу, — коротко ответил он. — Смотрите — к нам уже идут.

Трактирщик оказался немолодым крестьянином, который держал питейный зал и верхние комнаты не от себя самого, а от сюзерена. Должно быть, оттого внутри было уютно, несмотря на низкие потолки, слой копоти на стенах и оконной слюде, грубую мебель и неистребимый запах горелого жира. Ибо в камине под сводом из дикого базальта горело пламя, а над пламенем поджаривались даже не хилые куропатки, а целый кабан-подсвинок, результат барской охоты. Это он истекал чадным соком над блюдом, которое предусмотрительно под него подставили.

— Мне кусочек вот этого, — Галина обернулась к своему спутнику. Тот явно разрывался между тремя объектами: хозяином, который в это самое время обихаживал буланок и карету, самой Галиной и совсем юной служаночкой, которая так забоялась морской люди, что едва не сронила тарель как есть в самое пеклище.

— Плохая снедь для сэньи, — покачал головой Орихалхо. — Грубая и ещё не пропеклась. Я спрошу понежнее.

— Петушьи гребни, тушённые в чесночной подливе, — с готовностью пискнула служанка. — Курья затируха на ржаной муке, с укропом, иссопом и сельдереем. Бобовая каша, истомлённая в печи. Сладкий пирог из ревеня с урюком.

— Интересно на слух, — улыбнулся морянин. — А хлеб имеется?

— Подовый, вчерашнего дня. Аккурат новый подошёл, если угодно ждать.

— Ждать неохота. Вали всё кулём, потом разберём, — ответил он.

— Что в придачу: вина, пива, молока?

— Сброженного или от бешеной коровки?

— Сброженного, из монастырских конюшен.

— Тяни тоже. Два малых кувшина.

«Похоже, что эта трусишка мигом расхрабрилась, — подумала Галина. — Да и мой телохранитель стал сам на себя не похож».

— Орихалко, это вы с ней про какое молоко?

— Кумыс. Добр для чахотки и грудных скорбей. Остальное питьё худо, кислое или терпкое.

Когда подали кушанья, сесть за один стол с нею отказался:

— Уважать сэнью будут поменьше.

Набрал всякой всячины в глиняную мису, прихватил половину заказанного пойла и ушёл, по его словам, смотреть лошадок.

Еда оказалась такой ошеломительно вкусной, что Галина наворачивала всё подряд и даже не заметила, что конкретно шло на запивку. Мигом разомлела и попросилась наверх — хоть какую отдельную каморку, пожалуйста.

Или кумыс был более хмельной, чем тот, что иногда продавали в «Магните» и «Квартале» с «Пятёркой», или вольный воздух опьянил, но девушка даже не помнила, кто её вёл по лестничке, раздевал и укладывал: служанка, вернее, младшая дочь трактирщика, или её отец, а то и оба сразу. Проснулась она в почти полной темноте за какими-то занавесями, и первое, что увидела, выглянув на мерцание масляного ночничка, — тюфяк под запертой изнутри дверью, а на тюфяке Орихалхо. Очевидно, забота о почётной узнице пересилила в нём вещизм.

— Просьба сэнье в коридор не выходить. Посуда под кроватью, — сказал не оборачиваясь.

— При тебе?

— Я ничего не вижу.

Пришлось воспользоваться ночным горшком, стараясь особо не журчать, самой полить себе на руки из кувшина, который стоял на приступке роскошного ложа рядом с умывальным тазиком. А спать уже как-то не получилось.

Выехали они на самом восходе солнца: по мнению девушки, куда уж раньше. Но на следующее пристанище под крышей наткнулись уже в почти полной темноте. И это летом! Отчего-то перегоны были куда длинней, чем требовал здравый смысл.

— Подумаешь — скоростная магистраль, однако, — проворчала она себе по нос.

Тем не менее, Орихалхо услышал:

— Этот путь для движущих налегке, — ответил он. — Мы тяжело погружены.

Его речь, казалось, проходила через те же стадии, что луна на небе: то умалялась, то возрастала. Переходила от невнятицы к почти искусному изложению фактов. Когда сделали остановку для того, чтобы разогреть и доесть купленное утром в трактире, Галина спросила кстати:

— Почему ты обращаешься ко мне в третьем лице, ну, как будто меня здесь нет? Или на «вы», будто меня много? Со мной даже прислуга на «ты» разговаривает.

— Не даже. Женщина говорит с другой женщиной, так же и муж с мужем — это «ты» и от страты никак не зависит. Близкая родня и друзья — оба друг в друга тыкают. Враги или пренебрегающие другим как низшим иногда идут на «вы». Мужчина с чужой сэньей, девицей, или с иньей, матерью, — непременно «вы», но это ради почёта и без явственной насмешки. Если она хочет его повеличить или приуменьшить себя, то имеет вернуть ему его уважение. Но позвать высокую жену так, будто она есть рядом и наравне, — будто посмотреть ей в глаза. Не всегда уместно. Бесстыдно. Нагло. В Вертдоме иные смыслы для всего.

Это было рассуждение, по внешнему виду явно непосильное… Для кого? Для обезьяны, подобной человеку? Для дикаря? Или просто для того, кто не вполне овладел чужим и чуждым языком?

— Фух, запуталась я с тобой, Орри. То есть что ты не родич, я поняла. Отчего и в чём я тебя выше — допустим, тоже. Но почему так стыдно говорить в глаза? В Рутене это знак прямодушия и чистых мыслей.

— В Вертдоме иные смыслы, — повторил Орихалхо.

«Отец о таких тонкостях не говорил. Считал, что у вертцев — как у землян в старину, раз им весь их малый мирок один из наших выдумал. Или не приходилось ему самому узнать — так обходился?»

Путь всё длился, ночлег следовал за ночлегом, пейзаж за пейзажем, скудные подробности и маловыразительные лица сливались в одну неразличимую массу. Так было задумано? Оттого Галине было не понять — в самом деле они направляются к морю или хотя бы к границе областей. По крайней мере, плавные холмы и нарядные рощи вокруг малых озёр постепенно сменялись обнажённой костью камнем скал, что как клинком рассекала нежную плоть земли, или сухолесьем — так в Готии называли скопище деревьев с перекрученными стволами, выросшее на жёсткой, неплодородной почве. Ни кустов, ни травы помимо каких-то распластавшихся по земле стеблей. Только могучие корни способны были отыскать и вытянуть влагу из водоносных слоёв, лишь могучие стволы и крепкие жилы — доставить её к вершине или завершению в виде хилой почки, невзрачного цветка.