Илья Новак - Магия в крови Страница 8

— Ой, дед, смотри! В окно глянь!

Жерант, схватившись за кинжал, сунулся в окно — и увидел вышедшую из леса косулю. Козы не обратили на нее внимания, а пес, подняв голову, заворчал. Косуля развернулась и скрылась между деревьями. Жерант плюнул и прикрикнул на Лару:

— Ты не вопи! Я чуть в бадью не упал.

Когда они вышли из комнат, хозяйка уже накрыла стол. Лара за ужином молчала: она давно свыклась с тем, что дед с ней важные дела не обсуждает, и вообще никакие не обсуждает, только отдает приказания, когда ему что-то нужно. Она всегда его слушалась, потому что была самой младшей в семье: ею все родичи командовали, а дед — в особенности. Жерант молча прихлебывал горячий луковый суп и не глядел на внучку. Сумку он положил на лавку рядом с собой.

Первая, самая острая тоска по Трилисту прошла, но Лара то и дело вспоминала о нем. А старик, кажется, позабыл Геба, как только фургон покинул то место на дороге у ельника. Лара знала, чем он озабочен, — предстоящей встречей с дочерьми и их мужьями, которые раньше добрались до замка и теперь хозяйничают там.

— Уважаемая, опасно по лесу ночью ехать? — спросил Жерант.

Женщина, как раз собиравшаяся выйти во двор, вернулась к столу.

— Мне бы лучше вам ответить, господин, что опасно, — сказала она, застенчиво улыбнувшись. — Чтоб вы уж точно на ночлег остались. Но если вправду — нет, не очень-то. Хотя волки могут к тракту выйти.

— Они все больше зимой нападают, но ведь уже почти кто и зима...

И Лара и старик устали с дороги. Доев, оба сразу отправились спать.

В конце концов, Бард Бреси совсем утомил его своей болтовней. Дук передал ваганту поводья, объявив, что хочет передохнуть. С опаской перешагнув через дремлющего Вача, он устроился на заду телеги, достал из котомки книгу в деревянном переплете и принялся листать толстые шершавые листы. Здесь были муары — «живые знаки», которыми чары иногда записывали заклинания, — и обычные буквы. Читал Дук с трудом, муаров, ясное дело, не понимал вовсе, но буквы кое-как разбирал. На первой странице оказалось следующее: «Смешать корчевой вазель, вытяжку из стеблей медуницы, сорванной в полночь на перекрестке лесных дорог, молотые земляничные листья и кал младенца мужского пола в пропорциях 3/5/2/5. Нагреть, добавить четверть унции воска. В темном сыром хладном месте, хорошенько закупорив, дать отстояться два года. Получается мазь Гретеля, способствующая прорастанию волос у плешивых; заживлению потертостей от седла у лошади; восстановлению девственной плевы; растворению мозолей на пятках. При незначительном добавлении в пишу на протяжении нескольких дней мазь Гретеля вызывает появление у человека отложений жира и, как следствие, тучности, приятной для взгляда и полезной для организма».

Все это было снабжено рисунками. Песко Цветник кропотливо, в деталях, изобразил, как выглядят земляничные листья, корчевой вазель (оказалось, что это какие-то корни) и стебли медуницы.

Мазь Дука не заинтересовала, он принялся листать дальше, хмурясь и шевеля губами при чтении. Больше всего ему пришлась по душе «паутинка-невидимка» — паста для того, чтобы сделать какой-либо предмет невидимым (увы, только предмет; Песко сообщал, что попытался опробовать средство на кошке, и та издохла в мучениях, оглашая окрестности криками: надо полагать, по причине невыносимого жжения, возникающего в живом теле при соприкосновении оного с пастой). Цветник писал, что у исчезнувших предметов появляются некие особенности, позволяющие использовать их интересным образом. Для производства снадобья требовалась паутина «арахноида семиногого, обычного» и некоторое количество всяких других веществ. Еще Дуку запомнился некий Древесный Сухорук — «пакостная мракобестия», как сообщал Цветник, «очами незрячая, но до пожирания всего живого охочая, нюхом его унюхивающая и вредная зело».

Жиото увлекся чтением. Лишь перестав различать буквы, он оторвался от книги и с удивлением понял, что почти совсем стемнело. Вач давно проснулся и шел рядом с телегой. Бард Бреси сидел, ссутулившись, на передке. Жиото спрятал книгу в котомку, крепко завязал горловину, сунул в угол телеги, набросал сверху соломы и после этого уселся возле Бреси.

— Вот и Аруа, — сказал он.

Телега подъезжала к первым лесным дубам. Вагант уныло молчал.

— Что такое? — спросил Дук.

— Да вот... — скорбным голосом протянул Бард. — Тоскливо так... Погляди кругом... Поля, холмы, лес вон впереди, оно, конечно, поэтически весьма, но все ж таки тусклое все, нигде никого... Грустно чего-то, а?

Вач присел на борту телеги. Дук, оглядевшись, не нашел в окружающем ничего грустного, но согласно кивнул, показывая душевное единение с вагантом.

Темные силуэты деревьев обступили тракт, и тут же впереди загорелся огонек.

— Это что там? — удивился Бреси, сразу позабыв про тоску. — Вач, друган, слышь, погляди вон...

Но толстяк уже спрыгнул с телеги и пошел впереди, обгоняя лошадь. Топор висел за его спиной, бывший стражник ухватился за торчащий наискось над плечом, плотно обмотанный полосками кожи конец топорища.

Вскоре их глазам предстала вырубка, где стояли пара сараев, конюшня и дом, за окном которого горел свет — там пылал огонь в очаге.

Вач, впервые с того момента, как они встретились на холме, подал голос:

— Трактир.

— Постоялый двор, — поправил Бард. — Во, свезло нам. Давайте туда. Ты, Дук, не переживай, ежели у тебя денег нету, так мы за тебя заплатим.

— Оно неплохо бы, — согласился Жиото. — Откуда ж у меня деньги? Ни монеты не осталось...

Травка заржала, понимая, наверное, что скоро ее накормят. Когда телега остановилась между сараем и колодцем, из дома вышла полная круглолицая хозяйка.

— Вечер какой хороший, — заговорила она. — У нас неделями никого не бывает, а тут зараз столько гостёв...

Бард Бреси слез с телеги.

— Нам бы переночевать. Вач, эй, Вач!

Тот молчал, повернувшись к ним спиной и пялясь на фургон, что стоял за сараем. Вагант, Дук и хозяйка подошли к нему.

— Что, друган? — спросил Бреси.

Кабан ткнул в фургон пальцем, повернулся к Барду и вопросительно сказал:

— А?

— Думаешь, это тот? — удивился Бреси и обратился к хозяйке: — Тетенька, это ваших постояльцев фургон?

— А как же, — откликнулась она. — Сами-то мы небогатые, у нас отродясь такого не было.

— И что за постояльцы?

— Да старик один, господин из города, и барышня молодая, внучка евонная.

— Ух ты! — сказал вагант. — А у барышни волосы не светлые ли?

— Ага, милок. Беленькие такие.

Толстяк крякнул и затопал к дому.

— Вач! — позвал Бреси, но хозяйка сказала:

— А и пусть идет, пусть. Все одно вам в дом заходить. Берите пожитки свои, если есть. Сейчас брат мой выйдет, лошадь распряжет.