Марк Лахлан - Хранитель волков Страница 8

— Клянусь стигматами Христовыми! — выпалил крестьянин. — Я из-за тебя чуть из собственной шкуры не выпрыгнул!

— Ну я же вот выпрыгнул из своей, — заметил молодой человек, разводя в стороны волчьи лапы, которые прикрывали его ниже пояса, а затем снова прижимая их к себе.

— Как ты смеешь появляться в таком виде перед моей женой? — возмутился крестьянин, который отличался редким благочестием, когда это требовалось ему самому.

— Это не волк у тебя за спиной? — поинтересовался странный молодой человек.

— Где? — ахнул крестьянин. — Господи, ну и глазищи!

Крестьянин развернулся, чтобы бежать, но горящие зловещим огоньком глаза были впереди, в лесу, а странный, наводящий жуть юноша — за спиной. Ему некуда было бежать, и, так и не решив, что же делать с собственным телом, крестьянин просто шлепнулся на пол.

— Нет, это не глаза, — сказал юноша, — это просто факелы, которые оставил какой-то добрый путник.

Крестьянин, сощурившись, поглядел в темноту. Теперь он и сам ясно видел: это всего лишь горящие головни.

— Так я и думал, — заявил он.

— Огонь, — произнес серебристый молодой человек. — Вот лучший способ держать волка на расстоянии. — Он дошел до леса и вернулся с двумя горящими головнями. По дороге он успел завязать на поясе волчьи лапы, и шкура больше не спадала.

— Я прикрыл того змея, который искушал Еву, — сообщил юноша.

Затем поднял факелы повыше и оглядел крестьян.

— Хозяин, его свинорылая женушка, а это что за редкостная краса? Неудивительно, что ты, старик, перетрусил, увидев такое лицо.

— Я не перетрусил, я… я просто увидел подходящее укрытие и залег в засаду.

— Похоже, она лучше тебя знает, что волков отпугивает огонь, — продолжал молодой человек, придерживая Саитаду за подбородок и внимательно рассматривая ожог на ее лице.

Саитада даже не поморщилась от его слов, потому что насмешки людей ничего не значили для нее. Юноша осторожно развернул ее к себе нетронутой половиной лица.

— Такая красота — страшная сила, — продолжал он, — ибо от нее не оградит ни один щит, она сразит любого, даже самого могучего воина, как сразила тебя, старик.

— Ты потешаешься надо мной, — сказала Саитада, — но я даже рада, ведь это значит, что ты не захочешь дотронуться до меня.

— Что ты, госпожа! — возразил молодой человек. — Для меня ты прекраснее любой земной женщины! Ведь ты выхватила нить из рук норн и принялась сама наматывать на веретено.

— Как ты красиво говоришь, господин! — сказал крестьянин.

— Какая честь услышать похвалу из уст такого судьи! — поклонился молодой человек.

— Теперь ты и надо мной потешаешься! — возмутился крестьянин, который, как многие старики, предпочитал слышать только те слова, что касаются его непосредственно. — Да я однажды так метнул копье! И оно застряло в грязи будь здоров!

— Не переживай, мамаша, — обратился незнакомец к хозяйке. — Над тобой я посмеюсь, как только закончу беседу с твоим муженьком, хотя, конечно, оставить в покое такой образчик будет нелегко. Считай, мамаша, тебе ничего не грозит, я никогда не наговорюсь с ним.

— Откуда у тебя эта шкура? — спросил крестьянин, голова у которого шла кругом с момента появления странного незнакомца. Правда, до того он немного выпил.

— Я уничтожил ночного гостя, этого лесного бродягу, господина, покрытого шерстью, о крестьянин, повелитель навоза и раб зерна, о, мой ваятель дерьма! Однако волк сорвал с меня одежды, — сообщил незнакомец. — Ты не одолжишь мне свои, чтобы я мог прикрыть ту роскошь, которую священники величают срамом? — Он сделал движение, как будто собирается скинуть с себя волчью шкуру, однако в последний миг остановился.

— Если ты уничтожил волка, а я вижу, что так оно и есть, я одолжу тебе плащ, — пообещал старик. — У меня дома остался один, который служил мне верой и правдой много зим.

— Мне больше нравится дорогой и новый, который сейчас на тебе, — заметил гость. — Он соткан самой умелой рукой, которая когда-либо держала челнок.

— Его соткала я, — сказала Саитада.

— Я знаю, госпожа, — ответил незнакомец и низко поклонился.

— Она не госпожа, а рабыня, — вставил крестьянин.

— Она свободнее, чем ты когда-либо будешь, — возразил юноша. — А теперь отдавай плащ, пока я не содрал с тебя кожу и не завернулся в нее!

Слова незнакомца как будто прожгли крестьянину мозг. Ему показалось, что он жарится в подливе из собственного хвастовства, притворства и слабостей. И он сделал так, как ему велели. Залитый лунным светом молодой человек протянул руку Саитаде, и ей показалось, что вокруг нее затанцевали крохотные искорки света; малюсенькие серебристые шарики размером с маковое зернышко заблестели в мерцающей паутине. Юноша набросил на себя сотканный ею плащ, завернулся в него и запел:

Как пол-луны она прекрасна,Но гибелью грозит луне.Погаснет солнце ровно в полдень,Ведь бродит волк уже во сне.

Последняя строчка ужасно насмешила молодого человека, он разразился хохотом, который Саитада невольно подхватила. Она смеялась, словно ребенок, с которым только что поделились каким-то озорным секретом. Ее смех все звучал и звучал, и ей уже стало казаться, что она никогда не успокоится.

Но затем смех оборвался, осталась только ночная тишина. Все вокруг изменилось, и изменилось навсегда. Саитаде показалось, что она стоит посреди поляны, залитой серебристым светом полной луны.

— Погляди, как прекрасна одежда, сотканная тобой, — сказал молодой человек.

Он стоял перед ней, однако на нем был уже не ее плащ: он превратился в накидку из перьев, которые, казалось, были и не перьями, а языками серебристого пламени или всполохами света. Свет заливал его и поднимал к небесам, вскоре юноша уже висел над землей, не касаясь поляны ногами. Крестьянина и его жены нигде не было видно.

— Тебя никогда никто не любил, — произнес незнакомец.

— Это правда, господин, — ответила Саитада.

— И до этого мгновения ты не знала, что можешь быть любима, — продолжал он.

— Не знала.

— Я могу любить только тебя, — заявил он. — Кто захочет любить князей и героев, которые вечно воюют и убивают?

— Я не знаю ни князей, ни героев, господин.

— Погоди, еще узнаешь, — сказал он. — Только они успеют до смерти тебе надоесть раньше, чем ты узнаешь их как следует. — Он улыбнулся Саитаде. — Ты, радость моя, само совершенство.

— Но не мое лицо, господин.

— Ты сама выбрала несовершенство, что же может быть совершеннее? Ты поняла, что твое несовершенство совершенно и избавилась от него, сделав себя несовершенной, чтобы снова обрести совершенство. Логика совершенно безупречна.