Даррен Шэн - Кардинал Страница 17

– Нет, в покер я не умею. Раньше умела, но там так все серьезно, а Ферди злился, когда я выигрывала и забирала у него деньги. Тогда я решила больше не играть и заставила себя разучиться. Я, правда, умею играть в стрип-покер… но это будет нечестно. Я в нем профи, поэтому не проиграю, а раздевать тебя догола в твоем же номере, разбить на твоем же поле – это будет унизительно.

– И потом, – заметил я, – у тебя фора, так тоже нечестно.

– Какая фора?

– Сто одежек, как у капусты. Чего ты так кутаешься? Мерзнешь? Боишься заразы? Или…

Я осекся. С ее лица пропала улыбка, и весь гонор куда-то улетучился. Девочка превратилась в испуганного воробышка, готового отскочить и улететь в любую секунду. Я нечаянно царапнул по самому больному. Какое-то время она молчала, прикидывая, остаться или сбежать, но в конце концов дрожащим от слез голоском спросила:

– Капак, тебе можно доверять?

– Конечно.

– Я серьезно. Если я открою тебе свою самую большую тайну, ты меня не выдашь? Я никому никогда не показывала, только врачам. Они сказали, что нужно открыться друзьям, только у меня не было друзей. Таких. Я тебя знаю всего пару часов, но чувствую, что ты не предашь. Почему-то чувствую. Обещаешь никому никогда не говорить, если я тебе покажу?

Я опустился перед девочкой на колени:

– Даю слово, Кончита. Буду хранить твою тайну, в чем бы она ни заключалась. Честное индейское!

Она вздохнула поглубже, повертела головой, окидывая комнату взглядом, и осторожно стянула с одной руки длинную белую перчатку. Показалась морщинистая кожа в коричневых пятнах. Скрюченные артритом пальцы. Старческая рука. Теперь понятно, почему девочка так куталась и почему казалась такой умудренной. Болезнь. Я о такой читал в журнале. Названия не помню, но суть в том, что организм человека преждевременно стареет. Там еще была картинка – мальчик, весь сморщенный, в десять лет превратившийся в старичка; школьник, запертый в теле засушенного карлика. Болезнь пощадила лицо Кончиты – хотя бы! – но вот остальное…

– И так везде? – осторожно уточнил я.

Она медленно кивнула:

– Везде. С головы до ног. Кроме… – У нее дрогнул голос. – Кроме… – Глаза наполнились слезами, ее трясло. – Кроме лица! – взвизгнула она и забилась на полу в рыданиях.

Я стоял рядом, не зная, что делать: обнять и утешить, или помолчать, или еще что. В конце концов я нагнулся, взял ее голую руку, поднял к губам и поцеловал.

Перестав рыдать, она посмотрела на меня снизу вверх – сперва изумленно, потом обрадованно. Сквозь слезы пробилась робкая улыбка. Кончита бросилась мне на шею и расцеловала, невинно и по-детски.

– Спасибо! – прошептала она. – Спасибо. Спасибо. Я знала, что ты хороший. Милый и добрый. Раньше я считала добрым Ферди, но он оказался на самом деле не таким.

– Кто такой Ферди? – ненавязчиво поинтересовался я. Это имя проскакивало уже раз третий или четвертый. Может, это ее отец?

– Ферди, он мой… он раньше был моим опекуном. Но теперь его нет. Хочешь опекать меня вместо него? Я думала, у меня никого нет и больше никогда не будет, некому теперь приглядеть за мной страшными холодными ночами. Будешь меня опекать, Капак?

– Да. – Я погладил ее по макушке. – Я не дам тебя в обиду. Обещаю.

Я гладил бедняжку по затылку, сам не понимая, что говорю, зная лишь, что маленькая беззащитная девочка попросила о помощи. Если я занимаюсь злодейскими делами, это еще не делает меня злодеем. По крайней мере, не отъявленным.

Потом, когда слезы высохли, мы скрепили нашу дружбу, отправившись в ванную играть в «Поющих под дождем». Мы встали перед зеркалом, один за спиной у другого, и исполнили номер. Сперва я пел «Черничный холм», а Кончита беззвучно шевелила губами, а потом она уступила мне место «на сцене» и спела у меня за спиной «Огненные шары», а я открывал рот. Слова я помнил плохо, но она, как выяснилось, тоже, так что мы были квиты.

– Кем ты хочешь стать? – спросила она, когда мы сели смотреть «Волшебника из страны Оз». – Больше всего на свете? Кем?

– Гангстером, – улыбнулся я.

– Как Марлон Брандо и Аль Пачино в «Крестном отце»?

– Лучше как Кэгни – благородным разбойником. – Я взмахнул руками, изображая бледную пародию на Джимми Кэгни. – Он мне больше всего нравился. Потому что в самом конце всегда оказывался хорошим.

– А в «Белой горячке» нет, – возразила Кончита.

– Да, точно.

Повисла пауза. Наконец Кончита сказала:

– Странная мечта. Нехорошая. Ферди был гангстером. Потом говорил, что не был, но на самом деле был. Почему тебя тянет в гангстеры, Капак?

Я пожал плечами, но попытался объяснить:

– Авторитет. Власть, привилегии. Твое слово имеет вес. На тебя равняются.

– Это так важно?

– Да, – отрубил я. – Я был никем. Я испытал, что такое быть на волосок от смерти, мне не понравилось. – Мне вспомнилась та встреча в пакгаузе, когда смерть зацепила меня когтем, но, повинуясь какой-то своей прихоти, отпустила. – Я хочу власти. Она дает уверенность, защиту и покой. Без власти ты ничто, ходячий труп, дожидающийся своего взмаха косы.

– Капак! Ну вот смотри, я тебя уважаю. – Она посмотрела на меня печально, почти как юная Джуди Гарленд, поющая о жизни там, за радугой. – Этого мало?

Я поерзал, надеясь, что Кончита отстанет и будет смотреть фильм. С фильмами все понятно. Они не заставят страдать. В отличие от реальности.

– Гангстеры причиняют людям боль, – не успокоилась Кончита. – Чтобы обрести власть, приходится отнимать ее у других. Разве это хорошо, Капак?

– Да.

– И ты можешь причинить человеку боль? – Голос у нее был глухой, ровный.

– Если понадобится, – честно ответил я.

– А мне кажется, нет. Ты слишком добрый.

– Может.

– А кем ты сейчас работаешь?

– Страховым агентом.

– Ага. – Она кивнула. – Тогда, конечно, до гангстера буквально один шаг.

– Смешно, – сухо ответил я.

– Ты всегда работал страховым агентом?

– Нет.

– А кем до этого?

– Я…

Мысли обратились в прошлое и опять уткнулись в стену, которую я пытался не замечать, хотя она с каждым днем росла вширь и ввысь. Первый раз я уперся в нее, когда Адриан спросил меня про семью.

Чем же я занимался до того, как приехать в город? Провал. Абсурд, но вместо прошлого у меня зияла черная дыра. Я помнил каждый свой шаг с того момента, как сошел с поезда, а вот до этого – пустота. Эту странность я скрывал ото всех, даже от самого себя. Надеялся втайне, что воспоминания вернутся, если не заморачиваться.

– Капак? – Кончита постучала меня по плечу. – С тобой все нормально?

– Вполне. – Я кашлянул. – И вообще, что мы обо мне да обо мне… Давай про Кончиту Кубекик. Кем ты хочешь стать, когда вырастешь? Юристом, актрисой, моделью?

– Я хочу стать балериной. Они прекрасные и грациозные. Балерины не бывают уродливыми, в отличие от… – Она не договорила. Я почувствовал, как сердце сжимается от жалости. – Раньше я часто ходила на балет, раза по четыре в неделю, смотрела, как они кружатся и порхают, будто ангелы. Да, я стану балериной. Буду танцевать весь вечер, мужчины будут падать к моим ногам, а Ферди придет и зарыдает от восторга. Он поймет, что в жизни есть не только…

Она оборвала себя на полуслове и, вспыхнув, посмотрела на экран, проверить, как там Джуди Гарленд.

– Из тебя получится замечательная балерина, – тихо сказал я.

– Нет. – Она грустно улыбнулась. – Я танцую как корова.

В час ночи Кончита неохотно сказала, что ей пора.

– Меня кидаются искать, когда я ухожу надолго, – капризным тоном пожаловалась она. – Сами хотят, чтобы я почаще выходила, но при этом норовят висеть над душой. Нет, я их не виню. Им ведь здорово доставалось от Ферди за неподчинение.

– А кто они, Кончита?

– Доктора, сиделки. Мои охранники. – Она улыбнулась. – Но теперь у меня есть ты, и они не нужны. И смотреть на тебя гораздо приятнее, чем на этих старых пеньков со шприцами и стетоскопами.

– Выдумываешь? – нахмурился я.

– Я ведь больна, Капак. – Она закатала рукав и снова продемонстрировала морщинистую кожу. – Они помогают… не дают мне покончить с жизнью. Я пыталась несколько раз. Много раз. Я не хочу умирать, но иногда так страшно, что просто невыносимо жить дальше… – Кончита улыбнулась: – Но теперь все изменится, ведь я подружилась с тобой.

Меня эти разговоры начинали настораживать. Мы познакомились каких-то пару часов назад, а она уже делает из меня прекрасного принца. Я вспомнил опрометчиво данное обещание. Нет, я искренне хотел бы защитить девочку, но вот смогу ли я сдержать слово?

– Можно я буду к тебе приходить?

– Конечно.

– Каждый вечер? Приходить, садиться на кровать, смотреть фильмы, играть в игры, смеяться, радоваться жизни, не беспокоиться о том, как выгляжу? Ты будешь рассказывать мне, что делается в городе. Я здесь уже так давно, что иногда кажется, будто Землю так и создали – отгороженную стеклом. Если устанешь или захочешь побыть один, я уйду – надо иногда человека в покое оставить, я понимаю.