Робин Вассерман - Хроники Академии Сумеречных охотников. Книга I (сборник) Страница 43

Джеймс то и дело слышал этот шепот. Он и не думал, что станет жалеть о тех временах, когда его называли всего лишь Козликом.

Мальчик никогда ни с кем не разговаривал. Садился всегда на самые дальние места, ел быстро, как только мог, и торопливо убегал, чтобы остальным не приходилось за едой смотреть на него. Он крался по коридорам Академии, словно жуткая, наводящая ужас тень.

Дядя Джем стал Безмолвным Братом, потому что иначе он бы умер. У дяди Джема было свое место в мире, были друзья и дом, и самым страшным для него стало то, что он не мог отныне оставаться в том месте и с теми людьми, которых любил. После того как дядя навещал их, мать иногда подолгу стояла у окна, глядя на улицу, в конце которой исчезла фигура Джеймса Карстерса, а отец сидел в музыкальной комнате, не сводя глаз со скрипки, к которой никогда не прикасались ничьи пальцы, кроме пальцев дяди.

Вот она, трагедия жизни его родителей и дяди Джема.

А как быть, если у тебя в мире вообще нет своего места? Если некому тебя любить? Если не можешь быть ни Сумеречным охотником, ни магом, ни кем-то еще?

Тогда это, может быть, даже не трагедия. Это хуже.

Тогда, может быть, ты – никто?

Джеймс потерял покой и сон. Едва задремав, он нередко вскакивал, испугавшись, что сейчас провалится в другой мир – мир мрака, где он сам – всего лишь призрак среди призраков. Он не хотел знать, как это с ним случилось. И приходил в ужас от мысли, что это может повториться.

Наверное, те, кто окружал его здесь, в Академии, были бы рады, если бы это произошло. И надеялись, что это все-таки случится. И молились, чтобы он стал призраком и оставил их всех в покое.

Однажды утром Джеймс проснулся и понял, что больше ни мгновения не сможет выносить темноту и тяжесть каменных плит, нависающих над головой. Пошатываясь, он поднялся по лестнице и вышел во двор.

Джеймс думал, что ночь еще не закончилась, но небо на востоке уже посветлело от утренних лучей, а звезды исчезли с небосвода. Единственным цветом, разнообразившим белизну неба, был серый – темные тучи призраками вились вокруг убывающей луны. Чуть накрапывал дождь, холодными булавочными уколами впиваясь в кожу. Мальчик присел на каменную ступеньку крыльца у черного хода Академии, поднял ладони к небу и смотрел, как серебристые струйки просачиваются между пальцами. Он хотел бы, чтобы дождь смыл его с лица земли – раньше, чем наступит очередное утро.

Подумав об этом, Джеймс уставился на свою руку. И это случилось. Он почувствовал, как изменения волной прошли по его телу, и увидел, что ладонь стала темной и полупрозрачной. Капли дождя пролетали сквозь тень руки, словно ее тут и вовсе не было.

Джеймс задумался, что сказала бы Грейс, если бы могла его сейчас видеть.

А потом услышал, как хрустит гравий у кого-то под ногами, услышал глухие шаги бегущего человека. Вбитые отцом на тренировках рефлексы заставили его вытянуть шею, чтобы посмотреть, не преследует ли кто-нибудь этого человека, не попал ли он в беду.

Мэттью Фэйрчайлд бежал так, словно за ним гнались.

Странно. На нем была форма Сумеречных охотников, которую, Джеймс знал, блондин надел бы только под страхом смерти. Еще более странным казалось то, что Мэттью Фэйрчайлд занимался физическими упражнениями – по его собственным словам, совершенно несовместимыми с человеческим достоинством. Он бежал быстрее, чем бегал любой из студентов на тренировках – может, даже быстрее, чем все бегуны, которых когда-либо видел Джеймс. И на лице его застыла мрачная, упрямая решимость.

Недоуменно хмурясь, Джеймс наблюдал за Фэйрчайлдом. Наконец тот взглянул на небо, остановился и поплелся обратно к Академии. Испугавшись, что его сейчас обнаружат, Джеймс уже приготовился выпрыгнуть из укрытия и припустить к другой двери, но Мэттью не обратил на черный ход никакого внимания.

Вместо этого он подошел к стене Академии. Такой странный и серьезный в своей черной форме, со светлыми волосами, растрепавшимися от ветра и намокшими от дождя, Мэттью подставил лицо под струи воды, льющиеся с неба. Выглядел он в этот момент совершенно несчастным – ничуть не радостнее Джеймса.

Бессмыслица какая-то. У Мэттью Фэйрчайлда было все и всегда, а у Джеймса – даже меньше, чем ничего. И от этого он разозлился.

– Что с тобой стряслось? – крикнул он.

Мэттью вздрогнул всем телом, едва не подпрыгнув. Повернувшись к Джеймсу, он уставился на бывшего соседа по комнате немигающим взглядом.

– Чего?

– Возможно, ты все-таки успел заметить, что моя жизнь сейчас не подпадает под определение идеальной, – процедил Джеймс. – Так что, может, перестанешь ломать трагедию одного актера из-за каких-то пустяков и…

Мэттью больше не прислонялся к стене Академии, а Джеймс больше не сидел на ступеньке. Оба стояли, и на этот раз не на тренировочной площадке. Эрондейлу вдруг пришла в голову мысль, что они сейчас подерутся, – и если это случится, они могут здорово друг дружку изувечить.

– О, прошу прощения, Джеймс Эрондейл, – осклабился Мэттью. – Я и забыл, что тут никто не может даже слово сказать или вздохнуть, не подвергшись вашей объективной критике. Видимо, я действительно разыгрываю спектакль из-за каких-то пустяков, раз ты так говоришь. Ангелом клянусь, я бы с радостью поменялся с тобой местами! Вот сию же секунду.

– Ты бы поменялся со мной местами? – заорал Джеймс. – Какую чепуху ты несешь! Я и не знал, что ты такой тупой. Зачем бы тебе это понадобилось? И зачем ты вообще это сказал?

– Может, затем, что у тебя есть все, чего я хочу? – прорычал Мэттью. – А тебе это, кажется, даже не нужно.

– Что? – ошеломленно переспросил Джеймс. Он что, угодил в параллельный мир, где небо – это земля, а дни недели идут задом наперед? Потому что иного объяснения этому просто нет. – Что? Что у меня есть такого, чего не хватает тебе?

– Тебя отправят домой по первому же требованию, – ответил Фэйрчайлд. – Они всеми силами пытаются тебя выгнать. А меня, что бы я ни делал, никто никогда отсюда не вышвырнет. Ну, неудивительно. Не исключать же из Академии сына Консула.

Джеймс моргнул. Капли дождя скользили по лицу, вниз по шее, заливались за воротник, но он едва их чувствовал.

– Ты хочешь… чтобы тебя исключили?

– Я хочу домой, понятно? – выплюнул Мэттью. – Я хочу к отцу!

– Что? – так же ошеломленно снова переспросил Джеймс.

Мэттью мог как угодно оскорблять нефилимов, но что бы он ни сказал, ему все сходило с рук. Джеймс думал, что Фэйрчайлд просто развлекается таким образом, чего Джеймс никогда не мог себе позволить. Но ему и в голову не приходило, что на самом деле Мэттью ужасно несчастен. До сих пор он никогда даже не упоминал дядю Генри.

Лицо Фэйрчайлда перекосила гримаса, словно он вот-вот разрыдается. Он смотрел мимо Джеймса, куда-то далеко, а когда наконец заговорил, голос его был мрачен.

– Ты, наверное, думаешь, что Кристофер плохой. Мой отец гораздо хуже. В сто раз хуже Кристофера. В тысячу. Потому что опыт в этом деле у него куда больше, чем у Кристофера. Он рассеянный до невозможности и… и он не может ходить. Он может возиться с каким-нибудь новым устройством, или писать своему другу-магу в Америку об этом устройстве, или выяснять, почему какое-то из прежних устройств взорвалось, – и даже не замечать при этом, что у него уже горят волосы. Я не преувеличиваю и не шучу. Я лично тушил на нем волосы! Мама всегда занята, а Чарльз Буфорд вечно таскается за ней и изображает из себя начальство. Я – единственный, кто заботится об отце. Единственный, кто его слушает. Я не хотел уезжать в школу и бросать его, и я сделаю все, чтобы меня отсюда вышвырнули и я смог вернуться домой.

Джеймс хотел уже сказать: «А я не забочусь об отце. Это он обо мне заботится», – но испугался, что это может прозвучать слишком жестоко – учитывая, что Мэттью никогда не мог вот так запросто и безоговорочно положиться на своего отца.

Джеймс невольно задумался о том, что рано или поздно наступит время, когда отец перестанет казаться ему всезнающим, способным решить любую проблему и быть для сына всем на свете. От этой мысли ему стало неприятно.

– Значит, ты пытался сделать так, чтобы тебя отчислили? – еле ворочая языком, спросил Джеймс.

Мэттью нетерпеливо махнул рукой, словно раскалывая невидимую морковь невидимым ножом.

– Да. Это я и пытаюсь тебе сказать. Но они никогда этого не сделают. Я тут уже костьми лег, чтобы они поверили, что Сумеречного охотника из меня не выйдет, – но все это без толку. Что не так с ректором, спрошу я тебя? Ей что, крови хочется?

– Что Сумеречного охотника из тебя не выйдет… – повторил Джеймс. – Так, стало быть, ты… ты не веришь в весь этот бред о том, что насилие – это омерзительно, об истине, о красоте и об Оскаре Уайльде?