Робин Вассерман - Хроники Академии Сумеречных охотников. Книга I (сборник) Страница 49

Оставалась всего неделя – неделя для празднований и вечеринок, ночных кутежей и дружеского спарринга на кинжалах. Но у Саймона не возникало никакого желания развлекаться. Может, все дело было в маячившей впереди тени летних каникул – и в необходимости возвращаться домой, туда, где он больше не чувствовал себя дома.

А может, как всегда, в Изабель.

– Впрочем, что это я? Тебе тут наверняка веселее – сидеть одному и хлюпать носом, – заметил Джордж, натягивая на себя форму.

Саймон вздохнул.

– Тебе не понять.

Джордж Лавлейс, парень с лицом кинозвезды, шотландским акцентом, великолепным загаром и такими мускулами, при виде которых девушки (даже из Сумеречных охотников, которые до встречи с Саймоном вообще не представляли себе, что на свете бывают мужчины без кубиков пресса на животе) хихикали и впадали в экстаз, действительно не мог его понять. Проблемы с девушкой, унижение, оскорбление, отказ – все это было за гранью его разумения.

– Послушай, я просто хочу разобраться, – акцент у Лавлейса был настолько мягким, что даже Саймон не мог не признать его обворожительным. – Ты вообще хоть что-нибудь помнишь из тех времен, когда встречался с ней? Ты же не помнишь, как любил ее, не помнишь, на что это было похоже, когда вы двое…

– Да, не помню, – отрезал Саймон.

– И даже если бы вы двое…

– И снова ты прав, – пробормотал он.

По правде говоря, вопрос беспокоил Саймона сильнее всего – как ни противно ему было признавать это. Ему уже стукнуло семнадцать, а он понятия не имеет, девственник он еще или все-таки нет?

– Итак, в припадке идиотизма ты заявляешь этому ослепительному созданию, что совершенно о ней забыл, и публично ее отвергаешь. Потом все-таки признаешься ей в любви в слащавом романтическом письме. Потом удивляешься, что она его не прочитала. А следующие два месяца разводишь нюни, сокрушаясь о том, что ничего у тебя с ней не выходит. Это все тоже верно?

Саймон уронил голову на руки.

– Слушай, когда ты все вот так раскладываешь по полочкам, это вообще теряет всякий смысл.

– Ну, я видел Изабель Лайтвуд собственными глазами. Она – одно из того немногого, что в этом мире имеет хоть какой-то смысл, – усмехнулся Джордж. – Я всего лишь хотел разобраться.

И он выскочил за дверь, так и не дав Саймону объяснить, что дело вовсе не в том, как Изабель выглядит. Хотя, если уж на то пошло, для него она – самая прекрасная девушка на земле. Не из-за водопада ее шелковистых черных волос, и не из-за бездонных карих глаз, и не из-за смертоносного текучего изящества, с которым она управлялась со своим кнутом из электрума. Саймон не смог бы объяснить, из-за чего так к ней относится, особенно теперь, когда почти ничего не может вспомнить ни о ней самой, ни о времени, когда они были вместе. Ведь ему до сих пор трудно поверить, что они действительно когда-то были вместе.

Но самая глубокая часть его души, та часть, что не нуждается ни в разумных доводах, ни в воспоминаниях, отчаянно тянулась к Изабель. Может быть, даже принадлежала Изабель. И совершенно неважно, помнит ли он, почему это так, или нет.

Клэри он, кстати, тоже тогда написал. Рассказал, как сильно он хочет вспомнить то время, когда они дружили, – фактически попросил у нее помощи. И Клэри, в отличие от Изабель, прислала ответное письмо, в котором поведала об их первой встрече. За первым письмом последовали другие, каждое из которых добавляло что-то еще, какой-нибудь новый эпизод к эпопее длиною в жизнь – к истории под названием «Великолепные приключения Клэри и Саймона». И чем больше Саймон читал, тем больше вспоминал и порой даже рассказывал Клэри в ответ о том, что ему удалось припомнить.

Как бы то ни было, их переписка рождала в душе Саймона чувство безопасности: Клэри совершенно точно ничего от него не ждала, а значит, не было ни малейшей возможности обмануть ее ожидания и увидеть боль в ее глазах, когда она вдруг снова осознала бы, что ее Саймона здесь нет. Постепенно, письмо за письмом, воспоминания Саймона о Клэри начинали соединяться вместе, в одно полотно.

Но с Изабель все было иначе. Казалось, его память о ней навечно похоронена в черной дыре – смертельно опасной и жутко прожорливой, хватающей без разбора все, что только рискнет к ней приблизиться.

Саймон и в Академию-то отправился отчасти потому, что хотел убежать от своего двойного прошлого, от мучительного контраста между той жизнью, которую он помнил, и той, которой на самом деле жил. Это напомнило ему дурацкую старую шутку – когда-то отец ее обожал. «Доктор, доктор, когда я двигаю рукой вот так, она болит», – начинал Саймон, а отец подхватывал с чудовищным немецким акцентом, который, по всей видимости, должен был обозначать голос врача: «Ну, тогда вы не двигайте ею вот так».

Если не думать о прошлом, оно не причиняет боли. Но проблема в том, что не думать о нем Саймон больше не мог.

Слишком сладкой была эта боль.

Может, занятия в этом учебном году и закончились, но преподаватели Академии по-прежнему изобретали для своих учеников новые пытки.

– Ну, и что они придумали на этот раз? – поинтересовалась Жюли Боваль.

Они рассаживались на неудобных деревянных скамьях в главном зале Академии. Утром понедельника всех студентов – и Сумеречных охотников, и простецов – вызвали сюда на общее собрание.

– А вдруг они наконец решили вышвырнуть отсюда весь отстой? – зевнул Джон Картрайт. – Лучше поздно, чем никогда.

Саймон слишком устал и слишком давно не пил кофе, чтобы придумать остроумный ответ. Так что он просто вяло отозвался:

– А не пойти бы тебе, Картрайт?

Джордж фыркнул.

За месяцы, проведенные вместе – месяцы бесконечных лекций, тренировок и учебных сражений с демонами, – их курс определенно сплотился. Особенно сдружились несколько учеников – ровесников Саймона: Джордж – разумеется, куда же без него; Беатрис Мендоса, оказавшаяся неожиданно вежливой и приветливой для девушки из семьи Сумеречных охотников; и даже Жюли – которая, кажется, на самом деле вовсе не была такой высокомерной, какой притворялась. Но вот Джон Картрайт… В первую их встречу Саймон решил, что если бы внешне люди всегда соответствовали своей сущности, то Джон Картрайт походил бы на лошадиную задницу. К сожалению, нет справедливости в этом мире – а потому Джон Картрайт смахивал на барбишного Кена, вдруг научившегося ходить и разговаривать. Безусловно, порой первое впечатление обманчиво; но порой оно раскрывает душу человека во всей ее красе. И со временем Саймон только укрепился в своем убеждении: душа Джона – настоящая лошадиная задница.

Картрайт снисходительно похлопал его по плечу.

– Этим летом я буду скучать по твоим остроумным ответам, Льюис.

– А я этим летом буду изо всех сил надеяться, чтобы тебя сожрал демон-паук, Картрайт.

Джордж дружески обнял обоих за плечи, скривил дикую рожицу и принялся напевать: «Can You Feel the Love Tonight?» Похоже, он слишком глубоко проникся атмосферой праздника, царящей в Академии.

В передней части зала громко откашлялась ректор Пенхоллоу. Смотрела она при этом прямо на них троих.

– Не будете ли вы так любезны соблюдать тишину?

Все продолжали переговариваться как ни в чем не бывало. Пенхоллоу снова кашлянула и нервным голосом призвала всех к порядку – опять безуспешно. Вероятно, так бы оно и продолжалось все утро, если бы со своего стула не поднялся Делани Скарсбери, тренер по физподготовке.

– Либо все немедленно заткнутся, либо каждого из вас ждет сотня отжиманий, – рявкнул он.

В зале тут же воцарилась мертвая тишина.

– Смею предположить, что всех вас волнует вопрос, чем же вы будете заниматься сейчас, когда экзамены остались позади? – к концу фразы голос ректора поднялся до угрожающих высот – Пенхоллоу обладала редким даром любое свое предложение превращать в вопрос. – Полагаю, гость, посетивший нас на этой неделе, всем вам хорошо известен?

На импровизированную сцену поднялся высокий, сурового вида мужчина, облаченный в серую мантию. По рядам пронесся дружный вздох.

Саймон тоже вздохнул, но отнюдь не из-за того, что в стенах Академии появился Инквизитор. Все дело в том, что следом за гостем на сцену вышла девушка. И она сверлила спину Инквизитора таким яростным взглядом, словно надеялась поджечь его мантию силой мысли. Водопад шелковистых черных волос; бездонные карие глаза. Дочь Инквизитора. Известная – среди друзей, в кругу семьи и некоторым бывшим бойфрендам – как Изабель Лайтвуд.

Джордж пихнул приятеля локтем.

– Ты видишь то же, что вижу я? – свистящим шепотом вопросил он. – Дать тебе носовой платочек?