Гильермо дель Торо - Охотники на троллей Страница 9

– В последний раз предупреждаю, ребята, это вам не детский манеж! И не дорога к игровой площадке! – он сунул очки в карман твидового пиджака и решительно двинулся вниз по лестнице. Каждый шаг приоткрывал носки в клетку, так безупречно подобранные, что мелькание узоров на лодыжках вызывало головокружение.

Таб принял позу кающегося грешника. Я последовал примеру, понурив голову.

– Это прославленное учреждение, – продолжил Лемпке, – полное произведений, ценность которых вы просто не в состоянии осознать. Если своей возней вы собьете какой-нибудь бюст с пьедестала или картину из рамы, ваши родители окажутся в таких долгах, что сдадут вас в колонию для малолетних и…

«Колония для малолетних» – служила сигналом. Таб мигом распрощался с извиняющейся позой и стал протискиваться вниз по лестнице. Я двигался по пятам, ударяясь о его плечи, разом ощущая и тревогу, и эйфорию. Лемпке знал, что ни за что нас не догонит в тесном пиджаке и носках в клетку, но перегнулся через перила и замахнулся блокнотом, словно копьем.

– По моим подсчетам, вы должны больше девяти сотен долларов за входные билеты! Не думайте, что я их не получу! Вот только выберу свободную минутку и позвоню вашим мамам и папам, помяните мое слово!

Он и понятия не имел, что Таб живет с бабушкой, а я только с отцом. Обычно эта мысль огорчала, но сейчас была насмешкой над Лемпке. Мы выскочили из служебного входа к подъездным воротам, хохоча как безумные, и не останавливались, пока не добежали до дороги. Мы держались рядом до ближайшего перекрестка, отрывочными фразами оживляя в памяти мгновения удачного побега.

Восстановив дыхание, мы посмотрели друг на друга с ухмылкой. Все обиды долгого дня уже не выглядели столь существенными. Они скорее походили на татуировки, что носят все воины племени. Настроение у меня было великолепное. Потом я заметил небо. Темное, почти как ночью. Наверное, мы провели на парковке гораздо больше времени, чем мне казалось.

Таб обхватил меня за шею и сочувственно вздохнул.

– Я знаю, что твой отец всегда в напряжении, – сказал он. – Но неужели он и впрямь так беспокоится?

Завыла сирена. Мы посмотрели на перпендикулярную улицу, нас накрыл водоворот красно-синих огней.

В городе говорили, что сержант Бен Галагер родился сразу с пышными усами, и многие готовы были поставить на то, что найдутся и фотодоказательства. Но усы были только третьей характерной чертой внешности Галагера. Его волосы тоже впечатляли – своей нелепостью: черный парик, постриженный под горшок, вечно выглядел надетым набекрень.

Но никто не смел насмехаться над сержантом Галагером. Парик скрывал самую характерную его черту: кошмарный искривленный шрам на правом виске.

Десять лет назад сержант первым прибыл на место семейной ссоры в южном квартале города, где муж с женой бросались друг в друга тарелками в саду. Но когда приехал Галагер, дело усложнилось, отец семейства схватил ружье и начал размахивать им перед спрятавшимися за диваном тройняшками. Галагер без колебаний бросился перед девочками и получил пулю в череп почти в упор.

То, что он выжил, стало для докторов тем чудом, когда они просто пожимают плечами. Хирурги сочли слишком рискованным вынимать девятимиллиметровую пулю, застрявшую на полпути между черепом и мозгом, и полгода спустя Галагер вернулся в строй, совершенно прежним, не считая сильного заикания. Волосы вокруг раны так и не выросли.

Однако подлинным его стилем были усы.

Могу сказать по опыту, что хуже того мгновения, когда коп вручает тебя отцу, может быть только то, когда тебя вручает отцу коп – местный герой, человек, который никогда, насколько всем известно, не совершил ничего дурного и уж точно не приходил домой поздно, заставляя семью волноваться.

– Вы понимаете, мистер Ст-ст-старджес, что так больше не может п-п-продолжаться?

Выскользнув из хватки Галагера, я прокрался на кухню и прислонился к холодильнику. Через открытую входную дверь я видел, как Таб топает обратно в полицейскую машину, за ее окном он выглядел таким подавленным.

Папа окинул меня мрачным взглядом, а Галагера – самым что ни на есть смиренным.

– Сержант, даю слово. Джим – хороший мальчик, но здесь я бессилен, как и вы. Я много раз ему твердил, всячески подчеркивал, как важно приходить домой вовремя. Ночь опасна для всех, но особенно для мальчиков в возрасте Джима…

Галагер откашлялся.

– Сэр, речь не о Дж-дж-джиме.

Папа поправил очки, схватившись за пластырь, и покосился на сержанта. Галагер вытащил из заднего кармана блокнот и распахнул его.

– Двадцать шестого мая в пять минут восьмого вечера мы подобрали его в кв-кв-кв-квартале от…

– Вообще-то в двух кварталах, если считать Дубовую улицу…

– Пятого июня – в десять минут восьмого в двух кв-кв-кв-кварталах от…

– Той ночью шел дождь. Под дождем все может случиться.

– Девятого июля. Десятого августа. Т-т-т-третьего сентября.

– Сержант. Мне бы хотелось больше вас не вызывать. Правда. Но мир – это опасное место. И уж вы-то точно…

Галагер поднял бровь, и из-под косматого парика показался кусок кривого шрама. Несколько секунд папа упрямо глядел на сержанта, но потом его плечи поникли.

– Я знаю, – прошептал он. – Прошу прощения.

Пока на него не смотрели, глаза сержанта Галагера изучали комнату, останавливаясь на стальных ставнях – на три панели управления и впрямь стоило посмотреть; камера наблюдения главного входа жужжала у него над головой. Наконец его глаза остановились на мне, и я прочел в них сочувствие. Я ощущал и благодарность, и обиду одновременно. Я вздернул подбородок, и Галагер вздохнул.

– П-п-п-послушайте, мистер Старджес, – он показал пальцем на свою машину. – Мне нужно забросить домой того толстяка. Я не собираюсь з-з-з-з-заводить по этому случаю всякую официальную канитель. Но хочу кое-что объяснить, и вам п-п-п-придется меня выслушать. В мире и правда полно опасностей. И они н-н-н-ну-жадются в нашем внимании. Поэтому больше не звоните. Только не по такому п-п-п-поводу. Мы не можем тратить время понапрасну. Я ясно в-в-в-выразился?

– Конечно, – тихо произнес папа. – Благодарю вас.

Галагер смотрел на нас чуть дольше, словно выказывая готовность выслушать, если мы захотим сказать что-то еще. Чем мы, Старджесы, могли похвастаться, так это умением держать рот на замке. Галагер резко кивнул, так что его мальчишеский парик дернулся, захлопнул блокнот и развернулся, натягивая фуражку. Камера наблюдения проводила его до машины.

Папа закрыл дверь и приступил к защитной песне десяти замков, хотя это исполнение оказалось самым слезливым из всех: Клик. Бац. Дзинь. Бамс. Тук-тук. Брямс. Вжик. Бух. Клац-клац. Я задержал дыхание перед финальной нотой, решающим бумканьем. Но рука папы остановилась. Большой палец скользнул по щеколде и замер.

Когда он обернулся ко мне, его губы дрожали.

– У меня есть причины, Джим. Знаю, это кажется несправедливым. Я лишь прошу, чтобы ты уважал мою просьбу. Возвращайся домой до темноты. Сынок? Прошу тебя. Будь дома до темноты.

Я разозлился. Ощутил жалость и раздражение. Мне не нравилось испытывать к отцу такие чувства. Но он выводил меня из себя, становился все хуже и хуже, и это слишком напомнило мне себя самого на парковке у школы сегодня днем, как я скакал от тени к тени, как мне везде мерещились монстры.

– Я не понимаю, – сказал я. – Просто не понимаю почему.

Он наклонился, так близко, что я чувствовал запах хлынувших из его глаз слез.

– Потому что это небезопасно, – его челюсть дрожала, зубы стучали. – Я слишком многое потерял и обещал себе, что больше такого не случится. Так оно и будет, я позабочусь.

Не знаю, что он увидел, поглядев на меня. Не синяк на щеке после «уплотнения мусора», не ободранные от каната в спортзале ладони и не ссадины на коленках после погони на парковке. Его, как всегда, отвлекли собственные печальные воспоминания о старшем брате, что когда-то называл его Джимбо. Папа повернулся, набрал сложный код на трех панелях управления и дождался автоматического ответа. Дом под охраной. Все замки активированы. Степень безопасности 3-А включена. Он щелкнул выключателем, и двор с палисадником ослепили ночные прожектора. Соседские собаки с обеих сторон завыли в ответ на такое вторжение в ночную темноту.

Папа беззвучно двинулся по коридору в своих тапочках. Вошел в спальню, закрыл дверь, и через тридцать секунд я услышал тихую и знакомую песню из его старого проигрывателя, сладкую мелодию, которую я слушал всю жизнь, песню старой группы под названием «Дон и Хуан».

Я стою на углу, дожидаясь тебя,Мое сердце дово-о-о-о-ольно…

О наступлении полуночи я узнал по вибрации телефона и ноутбука. Я поставил будильники, чтобы хоть немного поспать после долгого дня, но с отвращением выключил оба. Света в комнате не было, и глаза напряженно вглядывались в экран, но спать мне, похоже, не придется, не в ближайшее время.