Мэри Лю - Победитель Страница 14

– Метиас прерывисто вскрикнул, – шепчет Томас. – А может быть, это вскрикнул я – теперь уже не могу сказать. Он упал на землю, цепляясь за мое запястье, широко распахнув в недоумении глаза. «Прости», – выдохнул я.

Томас поднимает на меня глаза – он просит прощения у меня и у моего брата.

– Я склонился над его трепещущим телом. «Прости, прости, – повторял я. – У меня не было выбора. Ты не оставил мне выбора!»

Теперь я едва слышу Томаса, а он все говорит:

– Искорка понимания вспыхнула в глазах вашего брата. А с ней и страдание, нечто большее, чем физическая боль, – предсмертное прозрение. Потом отвращение. Разочарование. «Теперь я знаю почему», – прошептал он. Можно было не спрашивать, я и так понимал, что он говорит о нашем поцелуе. «Нет, то было искренне! – хотел прокричать я. – То было прощание – проститься с тобой иначе я не мог. Искренне, клянусь». Но сказал другое: «Зачем ты поссорился с Республикой? Я тебя сто раз предупреждал. Перейдешь Республике дорогу, и она тебя уничтожит. Я предупреждал! Но ты не хотел слушать!» Но ваш брат покачал головой. Его глаза словно говорили: тебе этого никогда не понять. Из его рта потекла струйка крови, он еще сильнее сжал мое запястье. «Не трогай Джун, – сказал он. – Она ничего не знает». Потом его глаза загорелись огнем страха и ярости. «Не трогай ее! Обещай!» И я заверил его: «Я буду защищать ее. Не знаю как, но буду стараться. Обещаю».

Свет в глазах Метиаса погас, пальцы ослабли. Он смотрел на меня, пока оставались силы, а потом я понял: он умер. «Шевелись. Уноси ноги», – говорил я себе, но оставался над телом Метиаса. В голове не было никаких мыслей. Его неожиданный уход поразил меня. Метиас умер. Метиас никогда не вернется. И виноват в его гибели я. Нет. Да здравствует Республика! Только она имеет значение, говорил я себе, да, да, только она. То самое – что уж там происходило между нами – было не по-настоящему, у нас все равно ничего бы не получилось. Во всяком случае, пока Метиас оставался надо мной капитаном. Пока оставался преступником, работающим против моей страны. Все к лучшему. Да, к лучшему.

Тут я услышал крики солдат. Собрался. Отер глаза. Я должен жить дальше. Я выполнил приказ. Остался верен Республике. Включился некий инстинкт выживания. Все вокруг затуманилось, будто дымка окутала мою жизнь. Хорошо. Мне было необходимо это странное спокойствие, поглотившее все мои мучения. Я аккуратно уложил свое горе в сердце, словно ничего не случилось, и, когда подбежали первые солдаты, вызвал коммандера Джеймсон. Даже не пришлось ничего ей говорить. Мое молчание сказало все. «Сообщите малютке Айпэрис, когда будет время, – сказала она. – Хорошая работа, капитан». Я не ответил.

Томас замолкает, сцена перед моим мысленным взором развеивается. Я снова в тюрьме, в одиночке, по моим щекам льются слезы, сердце истекает кровью, словно мне, а не моему брату вонзили нож в грудь.

Томас пустыми глазами смотрит на пол между нами.

– Я любил его, Джун, – говорит он секунду спустя. – Искренне любил. Все, что я сделал как солдат, все мои труды и тренировки имели одну цель: произвести впечатление на Метиаса.

Он наконец дает волю чувствам, и я вдруг понимаю истинную глубину его терзаний. Голос Томаса ужесточается, словно он пытается убедить себя в правоте собственных слов:

– Я отвечаю перед Республикой: Метиас сам сделал меня таким преданным солдатом. Даже он это понял.

Удивительно, но мое сердце болит за Томаса. Он ведь мог бы помочь Метиасу бежать. Мог бы сделать что-нибудь. Хоть что-нибудь. Мог бы попытаться. Но даже сейчас Томас остается прежним. Он никогда не изменится и никогда, никогда не узнает, каким был Метиас на самом деле.

Теперь я понимаю истинную причину его встречи со мной. Он хотел искренне во всем признаться. Как и во время нашего разговора после моего ареста, Томас отчаянно ищет прощения, ищет хоть какого-нибудь, пусть даже крошечного оправдания своему поступку. Он хочет верить, будто убийство Метиаса было оправданно. Он ждет моего сочувствия. Надеется обрести душевный покой перед смертью.

Но он попусту теряет время. Я не могу дать ему душевного спокойствия даже в его последний день. Есть вещи, которые прощать нельзя.

– Мне жаль вас, – говорю я. – Вы так слабы.

Томас сжимает губы. Он все еще пытается найти себе оправдание.

– Я мог бы избрать путь, которым пошел Дэй. Стать преступником. Но избрал другой. И вы знаете, что я все делал верно. За это Метиас и любил меня. Он меня уважал. Я следовал правилам, подчинялся законам, я пробивался наверх с самого низа. – Он подается ко мне, в его глазах плещется отчаяние. – Я давал присягу, Джун. Я все еще связан присягой. Я умру с честью, пожертвовав всем – всем! – ради моей страны. Но легендой считают Дэя, а я приговорен к казни.

В голосе Томаса слышатся боль и душевные терзания: он полагает, что с ним обходятся несправедливо.

– Это бессмыслица! – восклицает Томас.

Я встаю. Охранники снаружи подходят к двери камеры.

– Вы ошибаетесь, – печально говорю я. – Смысл очевиден.

– И в чем же он?

Я в последний раз поворачиваюсь к нему спиной. Дверь открывается, и, минуя решетку, я выхожу в коридор. Смена тюремной охраны. Свобода.

– В том, что Дэй предпочел ходить во свете. Как и Метиас.

15:32

Во второй половине дня я вместе с Олли отправляюсь на беговую дорожку Денверского университета – нужно привести в порядок голову. Желтоватые в предвечернем солнце небеса подернуты дымкой. Я пытаюсь представить небо, кишащее воздухолетами Колоний, – там и здесь идут воздушные бои, вспыхивают самолеты, гремят взрывы. Не позднее чем через двенадцать дней мы должны дать ответ Колониям. Но как – без помощи Дэя? Эта мысль не дает мне покоя, но хотя бы вытесняет думы о Томасе и коммандере Джеймсон. Я ускоряю шаг. Кроссовки стучат по асфальту.

Добравшись до стадиона, я вижу охранников. Не меньше четырех солдат на каждый вход. Вероятно, где-то поблизости бегает и Анден. Военные узнают меня, впускают, проводят на стадион, где вокруг большого открытого поля проходит дорожка. Андена нигде не видно. Может быть, он в подземной раздевалке.

Я быстренько разминаюсь, а Олли нетерпеливо переступает с лапы на лапу. Потом я набираю ход, волосы развеваются за спиной, Олли пыхтит рядом. Я представляю, что меня преследует коммандер Джеймсон с пистолетом в руке. «Ты там поосторожнее, Айпэрис. Как бы тебя не постигла моя участь». Наконец я сбегаю с дорожки к тиру, останавливаюсь, достаю пистолет из кобуры на поясе и на скорость стреляю по мишеням. Четыре попадания в яблочко. Я возвращаюсь на дорожку и еще три раза проделываю упражнение. Потом десять раз. Пятнадцать. Все, хватит – сердце, как сумасшедшее, колотится в груди.

Я перехожу на шаг, постепенно выравниваю дыхание. Мысли мечутся в голове. Не повстречай я Дэя, не превратилась бы я со временем в коммандера Джеймсон? Холодного, расчетливого, безжалостного? Разве не вела я себя в точности как она, когда поняла, кто такой Дэй? Разве не я привела солдат – и саму коммандера Джеймсон – к дому Дэя, даже не думая о последствиях для его семьи? Я перезаряжаю пистолет и снова стреляю. Пули попадают в яблочко.

Будь Метиас жив, что бы он сказал о моих поступках?

Нет. Не могу думать о брате, не вспоминая утренние признания Томаса. Я выпускаю последнюю пулю из магазина, потом сажусь посреди дорожки вместе с Олли и роняю голову на руки. Я так устала. Не знаю, удастся ли мне когда-нибудь убежать от себя прежней. Я лишь повторяю свои ошибки – пытаюсь убедить Дэя снова отдать Республике брата, пытаюсь использовать его на благо страны.

Встаю, отираю пот со лба и направляюсь в раздевалку. Олли устраивается в тенечке у дверей, жадно лакает воду из миски, которую я поставила перед ним. Я спускаюсь по лестнице, сворачиваю за угол. Из-за душевых воздух здесь влажный, единственный экран в конце коридора слегка запотел. Я прохожу мимо дверей в мужские и женские комнаты, доносятся голоса – там дальше кто-то разговаривает.

Еще секунда – и из раздевалки появляется Анден в сопровождении двух телохранителей. Я краснею. Судя по всему, он только что вышел из душа – он без рубашки, сушит полотенцем влажные волосы, сильные мышцы напряжены после тренировки. Белая рубашка, висящая через плечо, резко контрастирует с его оливковой кожей. Один из охранников что-то говорит Андену вполголоса, и я с тревогой думаю: вдруг появились новости о Колониях. Минуту спустя Анден поднимает взгляд и наконец замечает меня. Разговор пресекается.

– Миз Айпэрис…

Возможно, за вежливой улыбкой он скрывает то, что беспокоит его. Он откашливается, отдает полотенце охраннику, накидывает рубашку.

– Извините, что я в таком виде.

Я наклоняю голову, изо всех сил напуская на себя невозмутимость, хотя под их взглядами это дается мне нелегко:

– Не стоит извинений, Президент.

– Ждите меня у лестницы, – приказывает Анден телохранителям.