Андрей Мартьянов - Звезда запада Страница 10

Где-то за туманным горным хребтом начало свой путь холодное зимнее солнце, стояли утренние сумерки, и ещё не погасли на западе последние звёзды. Отец Целестин, широко раскинувшись на мягкой медвежьей шкуре, богатырски храпел, уподобившись громкостью трубам иерихонским, и зрел свои богоугодные сны, а к двери его дома, утопая в снегу по колено, быстро пробирался молодой парень в серой волчьей шапке и перепоясанный коротким мечом в кожаных ножнах.

Несколько осторожных, но настойчивых ударов в дверь явно не могли вырвать монаха из сладостного мира грез, и (благо дома запирать в Вадхейме было не принято) ранний гость толкнул тяжёлую дверь и вошёл, не дождавшись ответа.

— Отец Целестин… отец Целестин, проснись! — Молодой норманн подергал монаха за руку. — Вставай, тебя Торин зовёт. Хельги умирает!

Видя, что сей способ пробудить святого отца явно не годится, посланец выскочил за дверь, набрал полные пригоршни снега и, вернувшись, высыпал его за ворот рясы монаха. Такая крутая мера оказалась более действенной — отец Целестин взревел, как разбуженный медведь, и отвесил обидчику тяжеленную оплеуху, да так, что тот, не ожидая столь негостеприимного приёма, отлетел к противоположной стене.

— Какой дьявол тут… — Монах, продрав глаза, воззрился на мотавшего головой юношу. — А, это ты, Видгнир! Святые угодники, что же ты тут делаешь в такой неурочный час? Да простит меня Дева Мария, но, стой ты поближе, я бы тебя просто отправил прямиком в чистилище за подобные шутки над пожилым человеком, вкушающим заслуженный отдых!

Тот, кого назвали Видгниром, охая, поднялся с пола и осторожно подошёл к ложу, на котором восседал разгневанный отшельник. Левая щека парня налилась роскошным кумачом — монах постарался на славу.

— Отец Целестин, старый Хельги умирает. Торин велел позвать тебя, да не мешкать. И… поздравляю тебя с рождением твоего Бога! — Видгнир покосился на красовавшееся на стене распятие.

— Умирает, умирает… — недовольно пробурчал отец Целестин, поднимаясь и засовывая ноги с набухшими синими венами в меховые сапоги. — Он уже три месяца как умирает, да всё никак не отдаст Богу душу. Впрочем, к чему Богу столь многогрешная душа? Ну, что стоишь как истукан?! — прикрикнул монах на Видгнира, едва не сбив того с ног волной перегара. — Беги к Торину, скажи, что иду уже! Да, кстати, и тебя с Рождеством. Ну иди же!

Юноша, подняв свалившуюся шапку, нырнул в низкий дверной проём, и только снег захрустел у него под ногами. Монах же, по обыкновению бормоча под нос, снял с полки связку каких-то сушёных листьев, подвязал верёвкой рясу и, набросив толстый, подбитый мехом плащ, выбрался наружу.

Ночная метель прекратилась, небо над фьордом было чистым, и хотя дул только слабый ветерок с гор, отец Целестин закутался поплотнее. Свежо, однако.

Над Вадхеймом вились сизые дымки от очагов, откуда-то потянуло запахом свежеиспечённого хлеба, со стороны кузни доносились удары железа о железо — кузнец Сигурд не желал упускать и части короткого светового дня и уже вовсю гонял своих помощников и рабов. Мимо отца Целестина прошли собравшиеся на охоту мужчины, числом десять, негромко и деловито поприветствовав монаха, охота — дело нешуточное, но ни один не спросил, куда это он так рано направляется, — неписаное правило приличия. «Побольше бы им таких правил, — подумал монах, приветственно кивая и изображая на лице улыбку. — Вон даже Видгнир и тот не упустил случая сунуть снежок мне за пазуху, а ведь вырос, почитай, у меня на руках. Варвары…»

Но тут же отец Целестин заставил себя признаться, что в случае с Видгниром он, пожалуй, погорячился. Вот как раз им-то и следует гордиться как лучшим своим воспитанником, коих, впрочем, всего-то два. Вторым, а если быть точным, второй была Сигню — дочь Хагаира Кривого, заслужившего это прозвище тем, что в какой-то стычке ему выкололи правый глаз. Мать Сигню умерла давным-давно, беспутный отец постоянно отсутствовал, и воспитанием девочки занялись совместно отец Целестин да Сигурни — жена ториновского воеводы Нармунда, у которой и своих детей было четверо, да все, как назло, мальчишки (Нармунд, впрочем, был этим весьма доволен). Сигурни научила приёмыша всем женским премудростям — ткать, шить, обрабатывать мех, доить корову и прочему, а монах, твёрдо решив, что хоть кого-нибудь здесь надо воспитать как положено — то бишь по-христиански, — целеустремлённо обучал Сигню и с нею Видгнира всему, что знал сам.

С Видгниром приключилась похожая история. Он был сыном младшего брата Торина, убитого во время очередного похода в Британию, — пущенная чуть ни за два стадия из большого кельтского лука стрела пробила ему горло. А поскольку оба сына конунга умерли во младенчестве, Торин взял ребёнка к себе и объявил наследником. Так как отец Целестин в доме конунга был очень постоянным и желанным гостем, юный норманн просто заслушивался нескончаемыми рассказами монаха о чудесах Юга и Востока. Видгнир сам стал часто наведываться к святому отцу, приставая к нему с просьбами рассказать ещё что-нибудь, и наконец отец Целестин сдался и поставил мальцу условие: «Сначала я тебя буду учить читать („А что это такое?“ — удивился тогда Видгнир), а потом буду рассказывать истории».

На том и порешили. Отец Целестин с упоением гонял своего подопечного по лабиринтам латинской и греческой грамматик и иногда со слезами умиления драл его за уши. (Необходимый элемент воспитания. Это монах усвоил ещё в обители св. Элеутерия, ибо отец настоятель применял сей приём постоянно, что способствовало лучшему усвоению материала клириком Целестином.) А Видгнир, отмучавшись, слушал с открытым ртом рассказы странного толстяка, и воображение рисовало ему перетянутую цепью бухту Золотой Рог и зубчатые стены Константинополя, минареты Дамаска и пески Египта с возвышающимися над ними пирамидами.

Торин вначале смотрел на всё это сквозь пальцы, но после того, как Видгнир однажды заявил конунгу, что Один не бог, а вовсе суеверие, случилась неприятность. Видгнир отделался впечатляющим синяком на скуле и тем, что не мог сидеть с неделю, а у Торина состоялся с отцом Целестином напряжённый религиозный диспут, в течение коего святому отцу пришлось услышать о себе немало нового и признать, что в искусстве стихосложения язычник-викинг, пожалуй, не уступит и великим греческим пиитам. Правда, даже сии схизматики, от коих самого Бога тошнит, никогда не употребляли сразу столько богомерзких выражений. В конце концов оба спорщика призвали на головы друг друга проклятия своих богов, после чего отец Целестин откупорил кувшин с вином, и просидели они с конунгом в домике монаха до утра. О чём велась беседа, неизвестно, а Видгнир, нахально подслушивавший под дверью, мог разобрать только отдельные фразы, среди которых наиболее частыми были уверения во взаимном уважении.