Восток. Запад. Цивилизация - Екатерина Лесина Страница 15

этим делам. Все говорили, что, мол, рано. И как аукцион случался, то меня или усылали, или вон ставили за товаром приглядывать. Наверх никак… Но одного разу, как в подвале была, явился один. Оно-то запрещено, если так, но этот, видать, особый был. Он ходил, девок смотрел. Ощупывал, в рот лез. Еще тыкал палкой какой-то. Ну, махонькой. От такой. – Кэти развела пальцы. – И еще белая она, то ли каменная, то ли еще какая. Главное, велел рот раскрывать и в него сувал. А потом глядел. У двоих вроде стала палка другого цвету, и этих он велел в стороночку отвесть. Я еще тогда стала говорить, что никак не могу, потому как правила же. Мамашка мне тогда всю голову этими правилами выдурила. Ну и вот… а этот, который второй, в черном, за порядком глядеть поставленный, похвалил, что, мол, правильно все я делаю, но тут особливый случай. И Мамашка прилетела, велела не мешать. Этих двух он и забрал. Только…

Она снова запнулась.

– Не для этого дела, мыслю. Не для того, для которого мужики баб пользуют. Ему по какой-то иной надобности, а что за она…

– Как он выглядел?

– А я откудова знаю? Он же в балахоне. И с маскою этой. Белой. Вот. Только… Погодь… он сперва в перчатках ходил. А после снял их. Что-то у него не ладилось с палкою, вот и стянул. И… у него на руке шрам. Свежий еще. То ли опаленный, но как-то вот хитро. А еще перстень! Точно! С драконом!

Крылья за спиной Эвы распахнулись с тихим шелестом.

– Руки-то сами мягонькие, с пальчиками длиннючими. Сразу видать, что из чистых, а тут ожог этот. И перстень, перстень большой! Мамашка еще потом обмолвилась, что не приведите боги этому типу глянуться. Что лучше уж самый захудалый из борделей, чем он. И…

Кэти запнулась.

– Ты… ты найди их, ладно?

– Найду, – сказал Эдди.

– И чтобы как в сказке, никого не осталось… в живых. Нельзя эту погань оставлять. А я…

– Стой, – удержала ее Эва. – Ты ведь помнишь свое прежнее имя?

– Помню.

– Скажи.

– Для чего?

– Не знаю. Может, родные тебя еще ищут?

– И пускай себе ищут. – Кэти пожала плечами. – Хотя навряд ли, но… если и так, думаешь, обрадуются, узнав, чего приключилось? У матушки моей волосы были мягонькими. И пахло от нее сладко. Сладко-сладко. А еще она играла. Садилась вечерочком за клавесину и давай. Нас учила. Но у меня не больно-то ладилось… А она все повторяла, что нужно больше стараться. И отец… Пусть лучше думают, что я живая. Где-нибудь там, далеко-далеко…

– Я… я посмотрю, – сказала Эва. – Но если они до сих пор ищут? И не знают. Это очень страшно: не знать, что случилось с теми, кого любишь.

– Катарина, – сказала Кэти. – Катарина Жеррард. И жили мы на Цветочной улице. Десятый дом. Белый забор, и еще цветы. Мне тогда нравилось, Цветочная улица, десять. И цветы… Скажи, что я не хотела вот так… Соври им, что я умерла давно. Так давно, что… сама придумаешь. Ты умная девочка.

Эва склонила голову.

Сдержать слезы почти получилось.

Почти.

И крылья за спиной обняли. Перья снова гладкие, что шелк, только еще и теплые. И от этого тепла ком в груди разжался, дышать и то легче стало.

Правильно.

Эва ведь не виновата, что все так… Она просто тоже хочет спрятаться. Пусть даже под крыльями.

Под крыльями ворона удобно прятаться.

– Вот и все, пожалуй, да? – Кэти не ушла еще. Она стояла, чуть склонив голову. Но что-то в ней неуловимо изменилось. Будто… будто посветлела? Если туман может посветлеть. – Я… теперь уйду? Куда?

– Не знаю.

– Ты же здесь, значит, знаешь.

– Нет. Я просто шаман. Я могу говорить с духами, но и только. А куда они уходят…

– По-справедливости мне в ад, – спокойно ответила Кэти. – Когда-то говорили, что грешники сгорают в огне. А я не хочу, вот и… осталась. Но здесь так тоскливо. Отпусти?

– В огонь?

– Куда-нибудь. Может, оно и не так страшно… Может, потом я… сумею вернуться?

Раздался нервный дребезжащий звук, и Кэти прикрыла глаза. На губах ее появилась улыбка.

– Мама вот так же… играла на клавесине. Простенькая мелодия. И я все пыталась повторить. – Руки ее поднялись, пальцы пошевелились. – Надо же, помню! Вот так… и теперь. А ты играй.

И Эдди играл.

И почему-то дудка и вправду звенела как старый клавесин. А Эва стояла, спрятавшись под крыльями, слушала и плакала. Плакала и слушала.

Здесь можно.

Здесь ведь все ненастоящее. А когда Кэти не стало, то и музыка оборвалась. И крылья развернулись с тихим шелестом.

– Иди, девонька, – сказал Эдди. – Тебе пора возвращаться. Скажи там, что я бы поел чего. И тебе не помешает. Скоро… поднимемся.

Глава 8,

в которой находится место семейному обеду и задушевным разговорам обо всем

Когда Эванора Орвуд вдруг замерла, уставившись в угол, я, признаться, испугалась. И не только я. Леди Орвуд крепко побледнела и сказала что-то такое, что леди произносить точно не стоит. А потом спохватилась и позвала:

– Эва? Эва, девочка…

– Вы слышите это? – Тори тоже чашку отставила и сжала голову руками. – Какой… неприятный звук.

Теперь и я услышала. Не сказать, чтобы неприятный. Далекий. Нервный такой. Свербящий. И зовущий. Но стоило отвлечься, и звук исчез.

Леди Орвуд вынула чашку из пальцев дочери, бросила вышитую салфетку, прикрывая пятно на юбке, и вздохнула:

– Опять.

– Опять? – Я помахала перед распахнутыми глазами Эвы рукой. Ничего. – Что с ней?

– Ушла. – Ее сестрица поерзала и заткнула ухо пальцем. – Нет, все-таки до чего мерзкая музыка. Я, пожалуй, выйду в сад. Все равно пользы нет. А чувство такое, будто спицу в ухо суют. Мама, прошу…

– Беги уже.

И она убежала, подхватив юбки. Мне только и осталось, что взглядом проводить.

– Впервые это случилось, когда Эве было семь. Она и не помнит. Но я… – Леди Орвуд разгладила юбки. – Мы тогда отправились на похороны. Моя кузина… ушла в родах. Печальное событие. Все очень огорчились.

Надо думать.

Но я молчала. Только глядела на Эву, что застыла с прямой спиной.

– Дорога еще тяжелой была. Осень. Дождь. Экипаж застрял. Мы промокли все. И опоздали. Получилось весьма неудобно. И у Тори температура поднялась. Я их уложила, а потом ночью еще вставала. Как-то няньки были, но… я им не очень… иногда они весьма безалаберны. Вот. Я пришла и увидела, что Эва сидит в постели. Сидит и смотрит. В стену. Решила, что у нее тоже жар,