Андре Олдмен - Последний игрок судьбы Страница 18

— А родина моя далеко. Ты о ней не слышал.

И без того огромные глаза жреца округлились еще больше.

— Амра, пират, ты разбойник морской, беспощадный…

— Польщен, — перебил Конан. — Рад, что ты меня знаешь.

— С севера прибыл из хладной страны Киммерии, — продолжал Илл'зо. — Был ты наемным солдатом, щитом громыхал по дорогам…

— Громыхал, — кивнул Конан, — и по дорогам громыхал, и по полям кровавым. Потом надоело.

— Прежде проворством и ловкостью славен ты был во стенах Шадизара. Кровь проливал на арене далекой Халоги, многих мужей победил и бежал дерзновенно. Возле морских берегов, на просторах Турана, многим властителям кровь ты испортил, ночной обитатель. Снова облекшись в броню и копьем потрясая, силой и храбростью злато стяжал, управляя многими войнами, шлем заслужив златоверхий. К желтым кхитайцам отправился вместе с посольством, снова вернулся, на север спеша ледногорый. В черных болотах сражался, в Боссонских погибельных землях, там дикарей побеждал… А в Офире искусством из лука метко разить поражал короля-недоноска…

— Откуда ты это взял? — Варвар даже не старался скрыть изумления.

— Вместе с Белит, кровожадной и смелой пираткой, черным возмездием был кораблям и в пучины их много отправил, — закончил слуга Гратакса, опускаясь на подушки. — В сердце читаю твоем, о, пришелец надменный, имя назвал — остальное открыто. Ты же присядь, и осушим заздравные чаши.

— Это всегда, — Конан прилег на подушки, с любопытством поглядывая на Илл'зо, который, утомившись длинной речью, залпом осушил кубок.

— Обо мне ты, видно, все знаешь, — сказал варвар, когда жрец осторожно вытер свою бородку-трубочку и потянулся за шариком розового желе, — может, теперь расскажешь о себе?

— Я — Предстоятель Богов и Десница Пророков, Смерти слуга и Предвестник бессмертия мира, — пропел Илл'зо. — Я побеждал победителей, славой увенчанных бренной, я на вершины всходил и в долины спускался, там драгоценностей много, но мне их не надо…

— Хм, — сказал только варвар, — удивительное дело.

— Нет удивления там, где господствует мудрость, — наставительно заметил жрец, — там, где игра, — побеждает Спокойный.

— Хотел бы я знать, в какие игры ты играешь, — проворчал Конан себе под нос, но жрец его услышал.

— Нет ничего, что сокрыто от глаз Просвещенных, род свой ведущих от самых фундаментов мира. Мы побеждаем не ради надменности праздной, ради спокойствия грозно разим дерзновенных.

— И превращаете их в брагонов?

— Тех, кто погряз в суете, развращен безвозвратно, тех, кто, мужами зовясь, суть — явление скверны.

— Теперь я понимаю, почему вы носите юбки.

— Почему? — удивился Илл'зо. И, спохватившись, добавил: — Слово свое поясни, северянин смышленый!

— Потому что не относите себя к мужам.

Слуга Гратакса потер бритый череп и молвил:

— Только незрячий различье полов наблюдает, мудрый признает, что нет между ними отличья.

— Ну, ты меня удивил! — хлопнул себя по колену варвар. — А я думал — знаю, откуда дети берутся. Послушай, открой мне тайну: эта Омма Фа, или как там ее, она — женщина или мужчина? А то, знаешь, мне скоро предстоит с ней возлечь.

Илл'зо задрал приклеенную бородку и ответствовал:

— Много познанья тебе предстоит, молодой храбрый воин, много открытий, ведущих к явлению сути. Я же скажу, что царица прекраснее многих долго слыла и тому подтвержденьем служит ее изваянье у этого трона…

Он указал куда-то за спину Конана. Обернувшись, варвар увидел в тени колоннады, как раз напротив возвышения, с которого недавно спустился жрец, еще одно. Там стояло пустое кресло, а возле действительно темнела плохо различимая отсюда статуя.

— Ты сказал — была? Что это значит?

— Ликом своим Омма Фа и луну затмевала, но порешила сравниться блистанием с солнцем. Долго она вопрошала меня, мне же много открыто тайн, что неведомы даже царицам. Я снизошел, ибо дщерью считаю ту, кто цветущую землю хранит неустанно. Есть в диких скалах большая купальня, Древние мира ее завещали потомкам. Там омываемся мы после долгих служений, после в сырых лабиринтах несчетных блужданий. Три водопада несут там прозрачные струи с горных вершин, с поднебесья Тирами. Зная их тайну, я так наставлял дорогую царицу: в первом омоешься — силу упругую в теле вновь ощутишь и девицею юной пребудешь. А под вторым водопадом лик свой прекрасный омоешь — станет прекрасней еще и разгладится кожа, вновь зарумянится, станет блестящей, как солнце. Третьего струй же коснешься — задумайся прежде! — в смертных ты трепет вселишь, неподвластный сужденью…

Илл'зо перевел дух, и варвар воспользовался паузой, чтобы сказать:

— Мыслю, ваша Омма была бабенкой не первой молодости, если хотела разгладить морщины под этими водопадами. Надеюсь, ей это удалось. Ладно, первая струя возвратила ей девственность, вторая — юность, а что дала третья?

— В третьей струе не велел я купаться, — покачал головой жрец, — ибо для смертных она слишком много скрывает. Только богам и служителям их подобает ликом своим вызывать трепетание прочих. Омма же Фа, своенравная гордая дева, смело вступила под водные звонкие вихри…

Громкие звуки фанфар прервали увлекательное повествование слуги Гратакса. Из-под колоннады выступили девы, окружившие довольно странное сооружение. Оно напоминало небольшую палатку из пестрой ткани, укрепленную на шестах, которые несли четверо брагонов. Приветственные крики понеслись к знойному небу, струя фонтана вспыхнула яркими огнями, ударили литавры. Туземки образовали живой коридор, по которому двигалась процессия — прямиком к столику Конана.

— Встань, о, достойный, прошествуй навстречу невесте, — пропел Илл'зо, поднимаясь и оправляя юбку, — смело и гордо иди по велению свыше…

Вздохнув, киммериец прикончил одним глотком оставшееся вино, поднялся и зашагал к палатке.

Дана откинула полог, и варвар застыл, уставившись в душный полумрак, где, широко расставив кривые ноги и поводя в его сторону длинными, похожими на мшистые корни руками, стояла его нареченная.

— Приди, приди, супруг мой! — донесся низкий утробный глас.

«В смертных ты трепет вселишь, неподвластный сужденью», — бешеными ударами крови зазвенели в голове варвара слова жреца.

Сбивая с ног зазевавшихся и позабыв об отравленных копьях брагонов, киммериец с диким ревом ринулся к выходу…

Глава шестая. ТАЙНА ГРАТАКСА

Он успел пробежать не менее ста шагов, утыканный, как еж, летающими иглами, впившимися в кожу спины, прежде чем ноги его подкосились, и Конан рухнул на каменные плиты. Сознание оставило варвара, а когда он открыл глаза, увидел прекрасное лицо юной девы — темные зрачки, в которых трепетал отблеск свечей, смотрели на него пристально, не мигая.