Дуглас Брайан - Воин из пророчества Страница 24

Девушки, Гаури и Рукмини, переглядывались, поблескивали в улыбке зубами. Хорошо, что Ратарах замолвил за сестру словечко, — хорошо и то, что Траванкор действительно поглядывает на Рукмини… В сердце начинают стучать веселые молоточки, едва только девушка задумывается об этом, хоть на миг.

А вот и самый желанный — и самый несговорчивый союзник, — Мохандас. Он приехал один, словно бы желая бросить вызов некоторой чрезмерной пышности предстоящего празднества. Мохандас высок ростом, широк в плечах — статью сходен с киммерийцем, хотя — и это тоже очевидно, — он прирожденный вендиец, без всякой примеси инородной крови. У Мохандаса большие влажные темные глаза, похожие на глаза кроткой лани. Длинные густые ресницы затеняют их. Многие женщины поддались коварству этих прекрасных глаз!

Но «кротость» Мохандаса весьма обманчива. На самом деле он — свирепый и неукротимый воин, и горе тому, кто встретится с ним в бою! Мускулы играли на смуглых руках Мохандаса, широкие плечи были гордо развернуты, лицо подставлено солнцу. Упругим шагом шествовал он по живому коридору, между воинами, между пиками и саблями, по ковру.

Кто первым такое придумал — выставлять охрану вдоль всего пути? Похоже на вышивку: мерное чередование человеческих фигур. То, что должно быть живым, то есть сами воины, — неподвижно; то, что должно быть мертвым, их одежда, — то и дело шевелится под порывами ветра. А посреди идет человек, князь Мохандас, властелин двух заброшенных городов в глухих джунглях и пяти деревень. И держится при этом так, словно никогда не может родиться и тени страха в его душе.

А с трона вежливо улыбался ему раджа Авенир.

Остановившись в трех шагах, Мохандас проговорил:

— Мир твоему дому, великий раджа.

И раджа отозвался:

— Добро пожаловать, непобедимый Мохандас. Это был последний из ожидаемых гостей. Раджа Авенир поднялся с трона. Воины, что стояли вдоль ковровой дорожки, двинулись вперед и окружили своего повелителя. Вместе с Мохандасом раджа Авенир прошествовал по дворец.

Двери затворились. Что происходит теперь там, во дворце?

Молодым людям неведомо.

Ученики Шлоки рассыпались среди гостей, смешались с толпой. Ничего бы не упустить! Когда еще представится случай увидеть подобное великолепие?

Кругом гудит, кричит на разные лады, блистает, вопит праздник. Послушать ли состязание бродячих певцов? Сейчас мало найдется таких, чтобы хорошо пели, — перепевают старое, половину забыли, половину перепутали. Но раз на раз не приходится. Может быть, сюда съехались нынче лучшие и найдется такой, что сложит новую песню о новых героях?

— А, молодой воин, — сказал один певец-сказитель, когда с ним заговорил об этом серьезный юноша с черными сросшимися на переносице бровями, — начинается все не с песни, начинается все с героя…

Траванкор, слышавший этот разговор, и согласен был и не согласен. Как рассудил бы сейчас Шлока? Наверное, любой из учеников Шлоки задал бы себе такой вопрос, если бы довелось ему в чем-либо усомниться или услышать нечто, смутившее ум.

Нет ничего проще, чем переложить ношу на другого. Герой совершит подвиг, странствующий певец воспоет его в балладе, и тогда многие люди узнают о случившемся. Весь народ узнает, вся Вендия — даже до Киммерии, быть может, весть дойдет!

Да только много ли чести от того самому певцу? Все равно что идти за богатым кочевым племенем и подбирать крохи, что останутся после того, как оно сдвинется с места: там — больная овца, отбившаяся от стада, здесь — треснувшая ступа и брошенный пест, тут — дырявое кожаное ведро… А ведь именно так и живут некоторые «отверженные», родившиеся вне закона и преступившие установления богов. Траванкор слыхал о таких от Арилье. Только один раз слыхал, в странном ночном разговоре, когда обнажилась душа, и оба друга говорили, не скрывая ни одной мысли, ни одного воспоминания. Никогда больше Траванкор не возвращался к этой теме, зная, как больно ранит она Арилье. Не возвращался — но и не забыл. Слишком сильное впечатление произвел на юношу рассказ друга. Ведь прежде Траванкор никогда не задумывался о том, какая пропасть отделяет сына раджу от сына деревенского «отверженного». И, наверное, лучше бы ему об этом не задумываться. Сам Шлока вообще не заводил бесед на эту тему. Лишь отрезал: «Вы — воины, и потому равны между собой». И тоже — только один раз.

Нехорошее сравнение певца с побирушкой, злое. Но отчасти ведь правдивое!

А вот поистине великим певец станет, если такую песню сложит, которая сама породит героев. Чтобы юноша, услыхав такую песню, загорелся сердцем и помчался в бой — совершать подвиги. Чтобы с этой песней в душе побеждали врагов! Вот тогда герой придет и поклонится поэту. Скажет: «Не я одолел неприятеля — это сделала твоя песня!» А он возразит: «Не я сложил эту песню — сами боги вложили ее в мои уста!»

Траванкор улыбнулся, качнул головой, разгоняя мысли. Слишком глубоко ушел в мечты. Шлока, наверное, сказал бы ему сейчас совсем другое: «Ополоумел ли ты, маленький братец, — стоять посреди бушующего праздника и размышлять о том, кто выше — певец или воин? Иди-ка ты лучше да веселись. Покажи всем вокруг, а пуще прочих — Рукмини, какой ты герой на самом деле!»

Траванкор засмеялся вполголоса и поскорей пошел на тренировочное поле, под стены Патампура, где уже раздавались крики и бурлил праздник.

Даже небо сегодня веселилось. На специально устроенных качелях взлетали до самых облаков молодые пары, а песни разлетались в поднебесье, как птицы над гнездом. Громкий смех настигал их, гонял суматошно, а возгласы досады — тех, кто проиграл состязание, тех, кто сорвался с качелей, тех, кому не досталось лишней улыбки, — низко стелились над землей, не в силах взлететь…

Траванкор знал, где сейчас все его друзья. Там, где начинались состязания на мечах.

Арилье уже выбрал себе противника. Им оказался рослый и очень смуглый, почти чернокожий воин из свиты одного из приезжих гостей. Глаза на черном лице сверкали синеватыми белками, зубы ослепительно скалились.

Траванкор протиснулся поближе, не желая упустить ни мгновения из предстоящей схватки. Чернокожий бился длинным изогнутым мечом с зазубренным лезвием. По обычаю, во время таких состязаний не использовалось тренировочное оружие — риск получить серьезную рану был нешуточным. Но ни один воин не подверг бы себя позору, предложив не боевое оружие, а «игрушечное».

У Арилье был длинный прямой меч, похожий на киммерийский. Траванкор нахмурился. Обычно на тренировках они использовали более короткие и сильно изогнутые сабли. Странно, что Арилье предпочел незнакомое оружие.