Либеллофобия - Н. Мар Страница 25

— Я не буду рядом вечно. Ты возвышаешься, а я — старею, Кай. Ведь я не эзер.

— Ты начал меня бояться.

— Потому что давно уже не влияю! Сколько ты в третьей линьке… лет двести? Ты пережил всё, что только возможно. Уже не человек внутри, стихия. — Ёрль, пожалуй, никогда ещё не говорил так много и откровенно. — Беспощадная, непослушная, беспринципная сила. Видишь цель — и прёшь, как ледник. И даже если на твоём пути встану я…

— Ты способен?

— Пока мы оба в своём уме — нет.

— Так следи за этим. За моим умом. Злодеи побеждают, а тронутые злодеи эффектно взрываются.

За дюнами шуршало. Чуйка и Нюсс возвращались в овраг с образцами гравия. Ёрль приготовился: растопырил сивые иглы, протыкая изнутри хромосфеновую броню. В этом скафандре смерти старик пугал даже своих.

— Я с тобой, — прохрипел он, скалясь на сколопендр. — Но ты отчуждён и независим, как инертный газ: ни с кем не вступаешь в связь ни умом, ни сердцем. Всё, что движется, игнорируешь или убиваешь, или тащишь в постель… а потом игнорируешь или убиваешь. Кто с тобой останется, когда я умру?

— Психиатр? — предположил эзер. — Он настаивал на лоботомии, чтобы я мог убивать как машина. Так что береги себя, Ёрль.

Кайнорт подобрал влажных камушков под ногами и сравнил с теми, что принесли ищейки. В их контейнерах лежало по горстке из каждого сектора: почти все образцы были сырые. Почти.

— Есть сухие, — рой-маршал бросил тварям по кусочку мяса. — Бункер повернулся. Вызывай Берграя.

Глава 11

Чуйка, фас

Урьюи мне почему-то совсем не снилась. Ни живописный отшельф, ни дом наш, ни университетский городок. Зато карминские бриветки в ладошках Чиджи, сад и блики на мраморном озере — приходили из ночи в ночь. Тяжело давалось пробуждение от такого сна. В то утро я плелась нога за ногу по кишкам коридоров вместе с другими шчерами, поддёргивая рюкзак. Перед глазами ещё маячила рябь душистого разнотравья. Майор пересчитала нас, выдала новые респираторы и ушла отпирать клинкет.

— Чисто? — буркнула она дежурному.

— Затихли, — отчитался патруль.

Дверь поехала. Под ноги посыпался гравий, дунуло за шиворот морозцем. Мы вздрогнули, когда ненавистная заслонка ухнула обратно. Секунда импульсивного, какого-то щемяще-тюремного облегчения — не надо работать! — и оглушила сирена.

— Эзеры! — вот что значила отмена работы. Бункер обнаружили.

Майор расталкивала нас, приводя в чувство:

— Штурм! Вернуться в жилблоки! Запереть бойлерную, Эмбер, слышишь? Забаррикадируйтесь и сидите, как мыши!

Коридоры, коридоры… Я помчалась вприпрыжку, снуя между солдатами, чужими локтями, коленями и бранью соседей. Бункер заштормило. Это наши лупили по воланерам из нуклазера. Как три дня назад. Но в этот раз не отстрелялись и минуты, как тряску обрубил убойный ответный взрыв. Следом — ещё. Я его ощутила, но не услышала: оглохла с первого раза. Стены корчились, пол вставал на дыбы. Центральный гироскоп не поспевал за движением наружных блоков. Обстрел вращал глобоворот, не давая нам скрыть клинкет: этого и боялась майор. Оставалось бежать. Притвориться мёртвыми. И надеяться, что эзеры мертвечину не едят.

Проходы к бойлерной ухнули вниз. Ноги заскользили, и я инстинктивно превратилась в паука, чтобы удержаться. Еле-еле умещалась в коридоре, продвигалась боком, но хоть не падала больше. Уши болели, звенела голова. Повезло, что майор успела раздать маски: дымились кабели, вонь разила даже сквозь фильтры, резала глаза. Вспышки перестрелок засверкали в смежных коридорах. Значит, эзеры прорвались! Скудно светило аварийным красным. До нашего жилблока ещё пролёт…

Новый взрыв выбросил из бокового рукава бочку. Шагов за десять до бойлерной руженитовый жбан смёл меня с ног и затолкал в шахту вентиляции. Я удержалась в трубе, растопырив когти. Вылезти не успела. В коридор ворвалась банда серых, бурых, чёрных призраков.

Эзеры жужжали и трясли воздух. Тонкие крылья — прозрачные и цветные, блестящие и тусклые, широкие и узкие хитиновые пластины — скребли по стенам. Им было неудобно превращаться целиком. Наших теснили. Их расстреливали без вспышек, мяли, резали и давили. Один эзер — в иссиня-чёрном, с острыми длинными крыльями — расчистил путь, откинув паука в сторону. Я увидела, что тело солдата пихают ко мне в шахту, испугалась и полезла вверх по вентиляции. Понятия не имея: куда она приведёт? Слух возвращался, но медленно, сквозь гул и шипящий пульс.

Лаз привёл меня под самый потолок бойлерной. Там было жарко, сухо и пахло жжёным пластиком. Трубы, обёрнутые проводами, выходили на железную балку — широкую и крепкую. Я обернулась девчонкой, легла лицом в пыль и глянула вниз.

— Ма!.. — прикусила язык до крови и уже шёпотом закончила: — … ма…

Пока я лезла, эзеры добрались до нашего укрытия. Гнутая дверь бойлерной валялась в стороне. Толпу перепуганных соседей уводили под прицелами ружей. Никто не смел обернуться, до того страшны были дымные смерти. Форма насекомых уже сделала полдела. Среди пленных, цепенеющих в шеренге на выход, моих не было. Сердце стукнуло в балку — я увидела, как папу ударили, но нападавший дёрнулся и рыкнул. Получил бумерангом. Папу взяли под прицел, а маму нашли и вытащили из-за ширмы. Эзер в чёрном приставил ей к горлу нож. Меня затошнило от ужаса. Насекомые что-то рявкнули на своём, следом выскочила голография с субтитрами переводчика. Но сверху текста было не разобрать.

— Не понимаю… — папа мотал головой и разводил руками. — Мы ничего об этом……да кто вам такое……сказки!..

Чёрная смерть кивнула бурой смерти в колючках, и та ударила под дых. Папин рикошет только раззадорил подлеца, и он замахнулся сильнее. Я выглядывала Чиджи. Боялась, что он лежит тут где-то… уже… но нет. Брата не было в бойлерной. Увели вместе с соседями или не успел вернуться из столовой до штурма. Чёрный, который держал маму, стоял неподвижно, как обелиск. Папа утирал кровь. Струйка текла из уха, а бурый дикобраз дёрнул башкой в капюшоне и опять выкрикнул что-то.

— Впервые слышу! Клянусь, мы ничего здесь не пря…

Папа оборвался на полуслове, потому что насекомые вдруг расступились. Вошёл третий эзер. Этот был в неброском сером, не ниже и не выше других, без знаков отличия, без эмблем и регалий. Но то, как напряглись другие, — выдало важную птицу. Чёрный и бурый застыли в напряжении. А