Либеллофобия - Н. Мар Страница 26

серый шёл себе и шёл по бойлерной. Мягко, неслышно. Не поднимая пыли. Расслабленно как-то, словно в гостях, где ему пожелали чувствовать себя как дома. Настоящая смерть среди ряженых. Следом по полу звенела отвратительная сколопендра. Минуту эзер тихо говорил со своими. Не глядел на родителей. Не выпускал крыльев. Потом свернул переводчик и шагнул к папе.

— Так, значит, тебя нельзя обижать, Уитмас Лау, — он заговорил с акцентом, медленно, но почти без ошибок. Я вдыхала каждое слово. — Я Кайнорт Бритц, перквизитор дейтерагона и рой-маршал Эзерминори.

— Эзерминори сгинула давно, людоед.

Я машинально сморщилась, но удара не последовало.

— А маршал остался, — закончил эзер.

— Где наши дети?

— Среди живых, полагаю, — он не добавил «пока», но все понимали подтекст. — Опустим часть, где ты отнекиваешься и лжёшь. Я не силён в октавиаре и не оценю легенду по достоинству. Прими как есть: я знаю, что ты прячешь Тритеофрен. Отдай его, и мы уйдём.

— У меня его нет. Я просто атташе, а не секретный агент.

Бритц посмотрел, как мама сжалась в лапах чёрного. Я зарылась в пыль.

Отец опять солгал, и теперь эзер мог… Но он только сказал:

— Не сейчас, Амайя. Не бойся. Ты мой единственный козырь, и я буду терпелив.

Бритц подвинул ящик и сел, поддёрнув аккуратно брюки. Слишком цивилизованный жест для людоеда. Сидя он смотрел на папу снизу вверх: с привилегией, доступной только уверенным в себе негодяям. В его руках блеснул зеркальный осколок.

— Куматофрен уже у нас, — пояснила тварь, глядя, как сникают папины плечи. — Уж так сложилось, Уитмас: эзеры сильны, но зависимы. Думаешь, я этому рад? Но нам друг от друга никуда не деться, и захват Урьюи всегда был лишь вопросом времени. У вас нет выбора — выиграть или проиграть эту войну. Есть два поражения: с жертвами сносными либо неисчислимыми.

— Разбежался. Куматофрен выключит связь, но пушки и диастимаги поджарят вас ещё на орбите.

— Я не знаю, как вы, а мы развивались последние сто лет. Если я не добуду Тритеофрен целиком, Альда Хокс поведёт войну как здесь. Она заберёт воду и миллион рабов и оставит вас в аду. Хочешь для Урьюи такого неба? — Бритц дёрнул черепом в потолок. — Хочешь пепельных туч? Ваши дети не переживут ядерную зиму. Старики и женщины будут проклинать меня, подыхая на развалинах своего дома. Отдай мне прибор, Уитмас. Он спасёт миллиард. В десять раз больше, чем твоё упрямство.

Папа рассмеялся нервно, утирая невидимую слезу:

— Так это что же получается, я злодей, а ты спаситель Урьюи? — и зашипел на эзера: — Я знаю о тебе кое-что, Бритц. На кого ты учился и отчего твои слова следует делить на тысячу. Теперь слушай правду, людоед. Если в вашей армии такие асы, как тот, которого мы сожгли позавчера, вам никогда не выиграть. Если офицеры выдают тебя с потрохами, чуть только им прищемишь хвост, — это не армия, а бордель. Погонят вас с Урьюи, как вшей банным веником.

Бритц не ответил. Он молча обернулся к маме и… Я снова спрятала лицо в пыль, зажала руками уши.

— … и-и! — послышалось снизу. А? Я приподняла голову. Мама кричала, наваливаясь на ствол и нож насекомого в чёрном капюшоне: — Эмбер! Беги-и!

В глаза набилась пыль, в фильтры — сажа. В суматохе я дала дёру по балке: назад в вентиляцию. Под потолком было не развернуться, и я пятилась, пока спину мне не уколол… боже, кто это⁈ Из трубы ползло косматое чудище. Тот третий, которого я упустила из виду — то ли ящер, то ли дикобраз. В бурой форме эзеров, из которой во все стороны торчали, прободав изнутри дымную ткань, крепкие иглы. Ящер-дикобраз махнул лапищей.

Сбитая с балки, я свалилась в ноги серой смерти. Оглушило ударом о бетон! Но я поборола себя и подтянула ноги, чтобы встать на четвереньки.

— Фас, — приказал Бритц.

Следом — бросок сколопендры, щелчок и вспышка. Как-будто чёрная. Так не бывает, но этот свет был светом угольной тьмы. И больно, и пусто. На миг пропали все чувства и ощущения, или это я пропала… а потом…

* * *

Я возвращаюсь.

Лежу на спине. Подо мною шершавый бетон бойлерной. На груди — острые когти сколопендры, но тварь замерла: я не могу двинуться. Всё плывёт и дёргается. Для меня весь мир — вверх ногами из-за того, что я валяюсь вывернув голову.

Бритц так близко… Какой страшный, какой дымный… Он не смотрит на меня. Встаёт с ящика и оборачивается к чёрному, который держит маму.

— У меня закончился словарный запас, — говорит он и зачем-то забирает у чёрного эзера нож. Мама плачет.

— Только не Эмбер! — Слёзы текут вверх. Она падает на колени, но из-за того, как я лежу, — будто взлетает. Не могу унять прыгающие зрачки, чтобы сфокусироваться на маме. — Пожалуйста, только не Эмбер!

Серая смерть смотрит на папу. Молчит и смотрит. Молчит и смотрит с ножом в руке. И отворачивается, в последний раз перед…

— Не Эмбер, — кивает маме Бритц и взмахивает лезвием.

Я не могу не смотреть: веки не слушаются, сухие глаза словно не мои. Я не могу кричать: голоса нет. Я даже не могу умереть от горя. Кровь снизу вверх… Мама взлетает в последний раз и остаётся на полу. Красное море. И папин протяжный стон. Папа смотрит на меня — я это чувствую, не глядя. Его болезненный, пронзительный взгляд душит и жжёт.

— Община клириков богини Скарлы в Кумачовой Вечи, — шепчет он спустя вечность. — Они особенные… Они умеют прятать. Даже если ты найдёшь тайник, прибора не получишь. Можешь хоть весь свет перерезать…

— Я могу.

— Не получишь, Бритц!

— Как выглядит вторая треть?

— Как… — вздох, кивок на осколок, — и эта.

— А третья где?

Я наконец прикрываю горячечные веки. Прочь от всего этого, прочь. Но в тот же миг что-то сбрасывает с моей груди стальную тварь.

— Беги, Эмбер!

Это отец превратился. Он толкает меня к выходу. Огромный паук со сверкающим брюхом бьёт клыками, и эзеры не могут с ним сладить: зеркальная диастимагия возвращает удары. Папа раскидывает насекомых, а на его спину прыгает колючий дикобраз. Я ползу, чувствуя, как прихожу