Илья Крымов - Драконоборец. Том 1 Страница 3

Бухтарь при этих словах остановился, повернулся к ней, резко замолчавшей от испуга, постоял недолго, а потом расхохотался так громко и искренне, что на глазах у девицы слезы от обиды навернулись. Он отпустил свою пленницу и пошел дальше, а ей ничего не оставалось, кроме как идти рядом.

– Дурында ты, Румянка, – мягко говорил однорукий, поднимаясь на холмик. – Пять лет назад, когда я вернулся домой калекой и увидел, что родную деревню разбойники пожгли, когда по дорогам бродил неприкаянно, когда Дорот меня к вам в дом привел, накормил и обогрел, ты была соплюхой тринадцати лет от роду. Я же тебе свистульки из дерева точил, лук игрушечный справил, показал, как нож метать, ты же истории про мою наемничью долю, почитай, каждый вечер слушала. Про то, как я с Мансом Вдоводелом ходил, как воевал то там, то сям, про то, как я море переплыл и в стране снежных баб побывал. Помнишь?

– Помню, – ответила Румяна и совсем по-детски шмыгнула носом, глядя себе под ноги. По правде сказать, история про то, как Томех плавал за Седое море свататься к королеве женщин-воев, была ее любимой. Матушка неодобрительно цокала языком и возбраняла Бухтарю рассказывать про такую срамоту, но именно эта история была самой приятной для мятежного Румянкиного духа.

– Жениться на тебе, дитя, – это последнее, чего бы я хотел, ведь для меня ты всегда останешься ребенком.

– Ты женишься на вдове Лешек, да? – тихо спросила она.

Бывший наемник рассмеялся опять, но уже тише.

– Ива Лешек баба знатных достоинств, это верно… весьма знатных, с какой стороны на нее ни погляди. Но я не думаю, что когда-нибудь женюсь. Это вообще не столь важно сейчас, Румяна. А важно то, что собиралась сделать ты.

Девушка вспыхнула. Теперь, когда жар внутри поутих, ей стало стыдно.

– Пойми, Господь наделил твоих мать и отца тобою одной. В тебе вся их любовь, в тебе все их надежды, их стержень. Коли ты честь свою опозоришь, представь, как им будет стыдно на улицу выходить. Лех Зданек просто человек, ведомый людскими страстями, не самый плохой, наверное, но он был бы лучше, кабы заслал сватов, а вместо этого он скоро отправится в Спасбожень записываться в гусарию. И обратно он, скорее всего, вернется через несколько лет уже с женой, да не из кметов либо мещан, а какой-нибудь знатной белой панночкой, что для его продвижения по службе будет сподручна. Жизнь такова, верь мне. Я ее видел, я ее, паскуду, знаю.

Они стояли и смотрели на ромашковый луг, на котором пили, ели, танцевали, распевали песни, прыгали через костры, бренчали на бандурах и целовались люди, справлявшие праздник весеннего равноденствия и день рождения человека, которого среди них не было.

– Батюшке и матушке не расскажешь?

– Не расскажу. Но ты мне дай слово, что не станешь делать глупостей.

– Не буду, Господь мне свидетель. Прости меня, Бухтарь.

– Данх, брхам брутхмхр…

Жизнь шла своим чередом, кметы приступили к весенней подготовке пашен для сева, и у ковалей не было даже лишней минуты продыху. Дорот с дочерью и одноруким помощником правил рабочий инструмент, а то и ковал новый.

С празднования весеннего равноденствия минуло всего несколько дней, когда посреди ночи в Пьянокамне поднялся крик. Кто-то во всю глотку вопил: «Пожар!» – отчего деревенские люди, всегда знавшие, что нужно делать по такому несчастью, выскакивали со дворов с ведрами и опрометью неслись к ближайшему колодцу.

Но Пьянокамень не горел. Зарево пожара красило ночное небо вдалеке, а немногим выше над ним ползла по небу красная комета – вестница бед. К ней за прошедшие годы люди кое-как попривыкли, а вот пожар их не на шутку испугал.

– Кажись, конеферма пана Зданека горит, – сказал голова, – а ну-ка запрягайте!

Огнеборцы обернулись с рассветом черные от сажи, а встретившие их жены и матери принялись неустанно благодарить Бога за то, что никто не погиб в огне. Более того, они привезли с собой выжившего.

Когда Румяна услышала имя, она стала пробиваться сквозь толпу встречавших и вернувшихся, работая локтями, но когда смогла выбраться к телегам, увидела лишь, как кого-то заносят во двор к Бухтарю. Прорвавшись же к его воротам, наткнулась на отца, крепко ухватившего ее за плечо.

– Томех сказал не беспокоить.

– Что там? Кого привезли, батюшка?! Скажи! Его?! Его?! – взмолилась Румяна.

– Уймись! – нахмурился коваль, впрочем тут же дав слабину. – Там… на конеферме творилось жуткое дело, не хочу про это говорить. Из всех живьем мы нашли только Леха Зданека… а ну уймись!

– Пусти!

– Уймись, девка! – вопреки обыкновению рыкнул Дорот, не пуская дочь в Бухтарев двор. – Со всех окружных деревень люди пожар тушить собрались, а потом отправили гонца в Сгвиров за лекарем и стражей, но пока их нет, за несчастным парнем Томех приглядит. Он сказал, чтобы не мешали ему, ясно? А теперь домой и за работу!

День был потерян для нее. Румяна трудилась вместе с отцом, глядя на мир пустыми глазами. Она была бледна как привидение, работала без души и внимания, а когда отцу это надоело, он прогнал девушку в дом и запретил выходить. Она не хотела есть, не хотела пить, лишь сидела на лавке и смотрела в окно, кусая нижнюю губу, пока мать не закричала, увидев кровь.

Когда ночь усыпила Пьянокамень, Румяна тихо выскользнула из дома и вскоре залезла во двор к Бухтарю. Благо собаки однорукий не держал и она смогла пробраться под самое окно, где горел свет. Встав на цыпочки, девица заглянула внутрь и увидела, как хозяин ходит туда-сюда по комнате, складывая разную всячину в кожаную сумку. Пока Бухтарь метался из стороны в сторону, явно торопясь, девушка изо всех сил старалась лучше разглядеть того, кого уложили на две поставленные рядом лавки, но край стола закрывал обзор, отчего она мелкими шажками стала двигаться влево, пока не задела ногой пустое ведерко. Оно негромко стукнулось, упав, а Румяна присела и сжалась в комок. Ничего. Пьянокамень спал, а Бухтарь был так занят своими делами, что не заметил звука снаружи. Так Румяна решила, прежде чем крепкие пальцы схватили ее за шкирку, и, не успев даже пискнуть, дочь коваля оказалась втащена в дом.

– Думал, что ты раньше придешь, – буркнул он, вернувшись к сумке как ни в чем не бывало.

– Думал? – Она глядела только на сплошной кокон из бинтов и одеял, лежавший на лавках.

– Да. Я же знаю тебя, Румянка. То, что ты явишься посреди ночи, было очевидно.

Она сделала крохотный шажок, другой, ощущая сильный запах мазей и… гари, исходивший от Леха.

– Он… живой? – пролепетала она.

– Живой. Но зрелище страшное. Над бедолагой поработал не только огонь. Погляди, если духу хватит.

Бухтарь не обращал на нее внимания, продолжая запихивать в свою сумку какие-то бумаги, банки, бутылки, ковчежцы, будто та была бездонной, а Румяна, казалось, целую вечность преодолевала жалкие три локтя. Тряпка на лице раненого едва-едва шевелилась, тревожимая дыханием, и девушка поклялась самой себе: что бы там ни оказалось, она не отдернет руки, не отвернется и не закроет глаз. Румяна сорвала ткань и бессильно осела на пол, клятву, впрочем, сдержав. Лицо Леха блестело от покрывавшего его жирного слоя мази, но было оно невредимо.

– Ах ты старый злой сукин сын…

– Прости, молодка, – глухо усмехнулся Бухтарь, встав рядом, – воистину дурная шутка. Но если бы ты видела его лицо этим утром, твой визг услышали бы и в Спасбожене. Я восстановил его с самых основ и даже успел переговорить с парнем, прежде чем он совсем ослаб. Благодари Господа за то, что я неплох в целительском искусстве.

Бухтарь зашаркал к печке, выложил на стол крынку с молоком, миску хлеба и пару кружек. Козьим молоком его исправно снабжала вдова Лешек – уж очень калека его любил. Сев на свободную лавку, он плеснул в кружки и кивнул Румяне на табурет. Та, пытаясь понять только что услышанные слова, бездумно повиновалась, села, взяла кружку и отпила, лишь тогда встрепенувшись: молоко оказалось ледяным.

– Он будет жить, и он будет здоров, – продолжил Бухтарь, – я восстановил ему все мышцы, исцелил нервную систему и внутренности от тепловых повреждений, вернул весь кожный покров, и теперь он просто спит глубоким сном. Через несколько дней кожа окончательно приживется, а дотоле ты будешь за ним ходить и его утешать. Парень потерял всю семью, и всю его жизнь пожрал огонь, так что постарайся заставить его лежать смирно и не раздражать новые ткани.

Румяна вроде бы и слышала, что он говорил, и даже понимала что-то, но в то же самое время и не понимала вовсе. Бо́льшая часть ее головы была занята мыслями об одном только Лехе, но оставшаяся часть кричала о том, что Бухтарь… неправильный.

– Это все по моей вине, – вдруг сказал калека, – это я виноват.

– Ты? – удивилась она.

– Они искали меня. Я-то думал, что хорошо схоронился, но они меня искали все эти годы. Страшно подумать, сколько сил бросили на поиски, если всего за жалких пять лет успели добраться до такой глуши.