Андрей Посняков - Дальний поход Страница 17

Хлопнув Ноляко по шее, Енко неожиданно захохотал, вовсе не весело, но и не грустно, а, пожалуй, издевательски-зло, будто вспомнил что-то такое, отчего нормальные люди покраснели бы… а этот вот – радовался.

– Помнишь, Ноляко, как та старая дура Эрвя-пухуця бегала голой вокруг дома девичества? Все хотела завлечь в свою постель юную Сертако-нэ! Думала, она там, в доме… Здорово я тогда все подстроил, ах, даже сейчас вспомнить приятно! Интересно, как там Сертако – вышла ли замуж? Что качаешь башкой? Я тоже думаю, что вышла – куда ей деется-то? Родила уже с пяток детей… может, правда, и меньше… расплылась, растолстела… а? Так ты думаешь, Ноляко-нэ-я? Хэ! Да никак ты не думаешь, мозгов у тебя нет, чтобы думать. Это я за тебя думаю, за тебя и говорю, потому как – больше не с кем. О!

Раздув ноздри, Енко Малныче пристально посмотрел в сторону моря; густые, цвета воронова крыла, волосы его трепал ветер, циничная улыбка кривила тонкие губы, словно бы молодой человек задумал вновь какую-то пакость, так, ради веселья, посмеяться над кем-нибудь, потешить себя и друзей. Потешил, чтоб их всех побрал великий Нга! Едва не прибили, едва ноги унес… Так эти твари еще и обереги поставили, заклятье наложили – теперь и на перелет стрелы к дому не подойдешь. Да что там к каждому – ко всей земле. Скитайся теперь тут, в студеной тундре, словно изгой. Так он, Енко, изгой и есть, хоть и знатного рода: отец был военным вождем, а мать – очень неплохой колдуньей. Очень-очень неплохой. Не была бы женщиной – в старейшинах бы ходила! И все ж, не убереглись родители, да многие тогда не убереглись – схватились два рода из-за дурацких лугов да пастбищ, многих воинов перебили, не щадили ни женщин, ни стариков, ни детей… А потом еще долго жаловались друг на друга в Великий Седэй, могучим колдунам в славном городе Дан-Хаяре. Могучим, ага… Где все их могущество было, когда междоусобица началась… из-за каких-то там пастбищ?

Вот и вырос Енко сиротой – в доме мальчиков, в доме воинов. Многих способностями превосходил, да, без ложной скромности сказать, во всем был первым – и в метании стрел, и в рукопашном бою, и в ворожбе – это уж само собою, от матери покойной передалось. Молод был, юн, горяч – вот завистники и постарались. Еще до того случай со старой ведьмой Эрвя-пухуця вызывали на совет рода – разговаривали, увещевали: мол, почему стариков не уважаешь, да почему себе на уме? Ишь ты, себе на уме… Потому и себе на уме, что своим умом жить привык, а не заветами племени – замшелыми, глупыми и тупыми! Один запрет жениться на «сестрах»-односельчанках чего стоит! Ну, какая Сертако ему, Енко, сестра? Их роды почти ни разу не пересекались, слава Великой Праматери, Хойнеярг – «Град на озерном острове» – не какая-нибудь там деревня, а большой и многолюдный город – целых пять тысяч человек, а то и больше! Все роды тут давно перемешались, какие уж там «сестры»? А Сертако девка ничего себе – стройная, с вытянутыми, зелеными, как у оленя, глазами, и крепкой грудью, приятно глянуть, а уж пощупать и того приятнее – лет восемь назад Енко пощупал, сразу кулаком в скулу получил, да так, что едва с ног не свалился. Умела бить Сертако, ничего не скажешь! Да и вообще – девка умная. Эх, Сертако, Сертако… Не один Енко Малныче на нее глаз положил – многие. Даже старуха Эрвя – туда же, тварь косомясая! Уж пришлось ее проучить, да так весело! Вот когда Енко всерьез поверил, что его колдовство посильней, чем у некоторых старейшин, будет. Уж на что Эрвя-пухуця колдунья могучая, а и та, как оленья важенка, не сообразила, что никакого пожара нету. Полезла к Сертако приставать, да вдруг – огонь… Енко тотчас придуманный! И ведь приняла сие пламя старая ведьма за правду! Выскочила из дома девичества нагой, грудями морщинистыми тряся… А Енко уже и друзей позвал из дома воинов. Затаились в рощице – хохотали предерзко.

А потом Енко на Совет племени вызвали… Вот он там старейшинам и ответил – все, что о них думает. Молодой был, глупый, могучим колдуном себя возомнил – как же, первым в Хойнеярге детеныша шлемоголова приручил – заместо собаки. На охоту с ним хаживал да и так – перед девками хвастал. Прозвал шлемоголова Ноляко – «Малыш» – так прозвище и осталось, как и у самого Енко – Малныче – «рожденный в малице» – счастливый, значит, удачливый. Ничего себе, удачливый! Едва не казнили, ну, хоть убежать сумел… так потом волчатники запросто б разорвали… если б не верный Ноляко, шлемоголовов другие зверюги побаивались – больно уж те хитры, коварны. Волчатники, правда, особо никого не боялись, даже драконов, но и те, учуяв Ноляко, другую добычу предпочитали, благо полно зверья было вокруг.

Кстати, и Ноляко на Совете старейшин припомнили – мол, с чьего разрешенья завел? Ах, сам… ни у кого не спрашивая. А не слишком ли ты наглый, мальчик? Стариков не уважаешь – почему? Вот и славная Ервя-пухуця на тебя жаловалась и даже седобородый Еркатко Докромак, коего в городе все издавна уважали…

Вот тут-то Енко понесло! Не выдержал, высказал все, что думает об Еркатко, старом похотливом тюлене, что подкатывает к молодым девкам, да потом не может ничего – разве что обслюнявит всех, ощупает, облобызает… Никакое колдовство не помогает, старик, он и есть старик – не мужчина. Что же касаемо всех прочих… Так за что некоторых уважать-то? За то, что семь десятков зим прожили, ни разу ничего достойного не совершив, никому добра не сделав? Всю жизнь свою – длинную, да никому не нужную, глупую – друг на друга наушничали, хитрованили, кусок пожирнее урвать пытались. Кто-то урвал, не подавился, а многим не удалось – вот сейчас у Совета вкусной еды себе выпрашивают, да молодых девок, молодежь рвутся учить, волчатники старые, совсем из ума выжив и толком ничего не умея.

За недобрый язык, за неуваженье да за несусветную наглость наложили старейшины-колдуны на молодого Енко Малныче епитимью – как пришло время, не отправили вместе со всеми сверстниками мыть по дальним речкам золото во славу великого мужского бога, сказали, мол, недостоин покуда, мол, еще пару лет в мальчиках походи, гордость свою дурную уйми, поучись уваженью, уж там поглядим, посмотрим…

Вот так вот унизили Енко, у всех на глазах унизили, самое главное – что и Сертако кривилась да головой кивала. Как же! В доме девичества научили покорной важенкой быть. Впрочем, и у них, у дев, посвящение было. Хорошо, говорят, прошло, весело – Еркатко Докромак, старый слюнявый черт, из Сертако женщину сделал. И как ухитрился-то, тюлень похотливый? Верно, немало снадобий на достоинство свое мужское извел. А потом около Сертако с намереньями гнусными вертелся – та ведь тоже сирота, – упросил хозяйку девичьего дома отдать на пару дней Сертако ему в услужение. Мол, одинок ведь, немощен, стар… Сие Енко живо прознал и уже долго не думал, проучил волчатника старого: наложил на любовное его варево заклятье, да такое, что вся мужская сила у старика напрочь кончилась! Навсегда. По крайней мере – так тогда молодой колдун думал… как потом оказалось – зря. Но, поначалу-то, как Еркатко ни старался, к каким колдунам да ведьмам ни ходил – тщетно! Однако, чье заклятье – узнали, и тут уж за Енко взялись всерьез, без всяких разговоров приговорив к мучительной смерти – кожу с живого содрать. Старый-то похотливец в Совете вес имел, неизвестно, правда, с чего – то ли родич у него там заседал близкий, то ли челочек, многим обязанный.

Казнили бы Енко, не посмотрели б на прозвище – «В малице рожденный» – да верный Ноляко-Малыш той же ночью башкой своей узилище раздербанил напрочь. Тут уж узник утра дожидаться не стал, вскочил шлемоголову на шею да умчался со всех ног прочь, не забывая отводки от погони ставить. Все ж неплохой оказался колдун Енко! Те пентюхи, что были в погоню посланы, так беглеца и не догнали, не обнаружили даже! Однако на Совете решили обереги поставить – на волосы беглеца заговорили (заранее на всякий случай две пряди отрезали), да ради столь важного дела великого кудесника Каршаяга из славной столицы позвали униженно. Тот рукой махнул, согласился – уж ладно, и наколдовал-таки, гад премерзостный, да так, что Енко вынужден был улепетывать из родных мест со всей возможной прытью, аж до самой тундры бежал, тут только отпустило. А когда пытался вернуться да обойти обереги – голову словно раскаленными обручами давило. Силен оказался Каршаяг, ну, как же, не зря ведь – влиятельнейший член Великого Седэя. Вот и скитался Енко Малныче из славного рода Хойнеярг по тайге да по тундре, хорошо не один – с верным Ноляко. Летом еще ничего, а зимой мерз шлемоголов сильно, выкапывал себе лапами яму да там дремал месяцами.

А вот беглец ничего, привык, закалился – пару раз даже прибивался к ненэй ненец, к охотникам, вел себя скромно. Оттуда и жир рыбий, и мясо, и малица, и лук со стрелами. Летом же, как оправлялся от зимней спячки Ноляко, возвращался Енко поближе к родным местам, к волшебному солнышку – все пытался пробиться. Увы! Ах, сильный колдун Каршаяг, однако.