Гэв Торп - Отряд ликвидации Страница 10

— Подрывник, ты снова забыл добавить "сэр", если так будет продолжаться дальше, я сделаю с тобой кое-что похуже! — рычу я на Троста.

— Ну, Стрелли? — спрашиваю я, оборачиваясь обратно к пилоту. — Ты солдат?

— По вашему определению — нет, сэр, — отвечает он мне, глядя как на полу, обхватив руками кровоточащую ступню, корчится Трост, — я летал на шаттлах и истребителях, я никогда не дрался лицом к лицу с врагом.

— А теперь ты хочешь стать солдатом, летный мальчик? — бросаю я вызов.

— Не с вами, сэр, — дерзко улыбаясь, отвечает он, — вы порежете меня на кусочки.

— Да, порежу, — с мрачной улыбкой уверяю я его.

— Сэр? — я слышу, как справа от меня подал голос Строниберг. Я не поворачиваюсь, уже знаю, что он собирается спросить.

— Никого нельзя лечить, пока я не прикажу, — отвечаю я, все еще глядя на Стрелли. Слышу рык и топот ног, после чего резко уклоняюсь влево. Трост опускает нож мне в голову, но я ловлю лезвие на левое предплечье и отражаю выпад. Пока он валится, потеряв равновесие, я правой ногой бью его под левое колено, подцепляю ногу, и он врезается в пол.

— На твоем месте, я бы подождал, пока не научу тебя подобающим образом обращаться с ножом, прежде чем снова пытаться, — говорю я ему, вытаскивая клинок из его залитых кровью пальцев. Остальные пристально смотрят на меня. Точнее на мою руку. Кровь капает с кончиков пальцев на чистый деревянный настил пола. Я осматриваю рану. Неглубокая, всего лишь порезало кожу.

— Сегодня пролилось больше крови, чем вы увидите в последующие два месяца, с вами я буду чуть осторожнее, — говорю я им с ухмылкой, — а на сегодня теории достаточно. Теперь я собираюсь показать вам, как солдат использует нож.

Я ПРОВЕЛ остаток недели, обучая их ножевому бою. Нормальному ножевому бою, в стиле улья, включая все грязные приемы, что я так тяжело постигал за прошедшие годы. Мы все получили достаточно синяков и порезов, но я не позволял никому уходить в лазарет до конца дня. Каждое утро после завтрака я читал им проповедь, что такое быть солдатом. В один день — насчет того, как следовать приказам. В следующий — о сути победы. Я рассказал им о работе в команде и доверии. В остальное время я потчевал их рассказами о том, как использовать страх в виде оружия.

В моей учебе не было какого-то плана, я просто рассказывал им все, что приходило на ум вечером перед тренировками, пока я лежал на своей маленькой койке в офицерской комнате, смежной с их общей спальной. И все, что я рассказывал, было истинной правдой, но найти слова, чтобы объяснить это им — было сложно. Как можно научить их чему-то, что я понял сам для себя?

У меня не было сомнений, что сказанное мной было столь же важно, как и ножевой бой, снайперская стрельба, выживание в глуши, техники маскировки, ориентирование и все остальное, чем им можно было набить голову, но я никак пока не мог подобрать слова. Сижу на своей койке в конце первой недели и пытаюсь собрать все воедино, понять, что конкретно им нужно знать, если они собираются выжить. В моей собственной маленькой комнатушке только койка и маленький шкафчик, я чувствую себя так, словно поменял одну камеру на другую. Из-за двери я слышу смех, и мое сердце ухает. В этот раз я не один из них. Я офицер не только в звании. И не могу просто так усесться с ними и травить байки. Они мне не друзья.

И вот я сгорбился и желаю больше всего на свете, чтобы Гаппо или Франкс все еще оставались в живых. А еще лучше, чтобы Лори не летала пеплом по Тифон Прайм. Сейчас это все уже кажется мне нереальным, как будто все было сном или что-то в этом духе, а я только что проснулся в этой кровати, наполовину помня произошедшее. Почему я оказался единственным выжившим? Что во мне есть такого, что я могу передать остальным, дабы они, возможно, тоже выжили?

И вместе с этим мне в голову приходит ответ, и я почти ударяюсь головой в стену, когда вскакиваю. Это больше чем простая решимость, больше чем мастерство и удача. Вы можете сказать, что у каждого своя судьба, но я думаю, что рассуждать так — неправильно. Вопрос не в том, почему я выжил, а в том, почему они нет. Потому что они по-настоящему не хотели. Не так сильно, как я. Я еще ни разу искренне не думал, что умру. Никогда на самом деле не верил, что кто-либо может убить меня. За исключением, пожалуй, тиранид, но даже им этого не удалось.

Император помогает тем, кто помогает сам себе, говорил мне один старик. Все, что я так усиленно обдумывал, начало складываться. Вопрос не в том, чтобы создать команду, обучить солдат, повысить их навыки. Дело в том, чтобы дать каждому из них нерушимую веру в себя, подобную моей. Считаю, что сегодня ночь откровений, потому что именно в этом я нахожу ответ, почему Полковник прошел через самые кровавые сражения в галактике и не получил ни царапины. Потому что у него веры в себя даже еще больше, чем у меня. Она защищает его почти как щит. Единственная проблема остается в том, как мне убедить остальных создать себе собственные щиты, заставить их думать, что они неуязвимы?

В моей голове начинает формироваться план.

СЛЕДУЮЩИМ утром я появляюсь в столовой со стопкой серо-черной униформы в руках. Пока остальные валялись в кроватях прошлой ночью, я сгонял в кладовую со специальным запросом. Зал столовой около тридцати метров в длину, пятнадцать в ширину, тут шесть огромных столов, двумя рядами вдоль стен. Голый некрашеный металл стен отполирован и чист, результат вчерашнего командного труда, только после этого я позволил им отужинать.

Потому что дисциплина это не только спокойствие под обстрелом, или подчинение приказам, но и еще способность исполнять монотонную паршивую работу и все еще оставаться настороже. Ну, как стоять в карауле или убираться в столовой.

— Стройся! — ору я, и они вскакивают на ноги, расслабленно занимают свои места рядом с длинной скамьей.

— Этим утром я покажу вам кое-что другое, — провозглашаю я и кладу униформу на край стола, — вам не стать настоящим солдатом, пока вы думаете не как настоящий солдат. Вы не начнете думать как настоящий солдат, пока не поймете, что означает быть настоящим солдатом. Вы не поймете всего этого, пока вы думаете, что являетесь кем-то другим. Логический вывод из сказанного: пока вы считаете себя кем-то другим, то никогда не станете настоящим солдатом.

Они ошеломленно смотрят на меня. Я не ожидал, что они поймут, потому что мне самому в голову это пришло только вчера ночью. Я смотрю на именную табличку на нагрудном кармане первой униформы.

— Кто ты? — спрашиваю я, указывая на Страдински.

— Таня Страдински, сэр, — отвечает она, вытянувшись по струнке.

— Нет, не верно, — говорю я ей, качая головой, и забираю верхнюю униформу.

— Кто ты?

Прежде чем ответить, она думает секунду:

— Рядовая Страдински, 13-ый Штрафной Легион "Последний шанс", сэр, — выпаливает она и смотрит с триумфом в глазах.

— Хорошая попытка, но все еще неверно, — говорю я и смотрю на остальных, — настоящий солдат не знает об этом, из-за своего имени.

— Ты, — говорю я, указываю на Морка, — как настоящему солдату узнать, кто он такой?

— Я не знаю, сэр, — гавкает он в ответ и вытягивается.

— Кто-нибудь может мне сказать, откуда истинный воин знает, что он настоящий солдат? — пока я говорю, я обвожу их взглядом.

— Только осознав свое предназначение в глазах Императора, лейтенант Кейдж! — словно удар грома, раздается голос сзади меня, привлекая все наше внимание. Полковник широкими шагами подходит ко мне, его взгляд прикован к униформе за моим плечом.

— Я прав, лейтенант Кейдж?

— Да, Полковник, — отвечаю я.

Его ледяные голубые глаза встречаются с моими и на секунду задерживаются. Он одобряюще кивает.

— Продолжайте, лейтенант Кейдж, — говорит он мне, отходя обратно на пару шагов. У себя в голове я стараюсь игнорировать его присутствие, проигрываю последнюю минуту, чтобы найти место в маленьком воображаемом сценарии, что я набросал вчера ночью вместо сна.

— Настоящий солдат не знает, что его так называют, откуда он родом или даже за кого сражается, — говорю я им, ко мне снова возвращаются слова. Я ощущаю на себе взгляд Полковник, и моя глотка моментально пересыхает. Я прячу свою неловкость, маня к себе Таню пальцем, потом продолжаю:

— Настоящий солдат знает о себе только по своим деяниям!

Я разворачиваюсь к Страдински и вручаю ей униформу.

— Ты больше не Таня Страдински и не рядовая Страдински, — говорю я ей, — так кто ты?

— Я все еще не знаю, сэр, — сконфужено отвечает она, ища взглядом подсказки или поддержки у других.

— Что написано на плашке? — мягко спрашиваю я, указываю на униформу в ее руках.

— Тут написано "Снайпер", сэр, — отвечает она, взглянув вниз.

— Кто ты? — снова я вопрошаю твердым голосом.

— "Снайпер", сэр? — нерешительно отвечает она.