Яцек Дукай - Иные песни Страница 16

Король-кратистос Семипалывй, повелитель Вавилона и прилегающих стран, оставался, по-видимому, единственным искренним союзником Чернокнижника — в отличие от бесчисленных отрядов тех, кто поддавался Чернокнижнику, поскольку не поддаться не могли. Семипалый был вместе с ним еще во время Войн Кратистосов, он соединил свою Форму с его, когда изгоняли кратисту Иллею. Союз Семипалого с Иоанном Чернобородым означал, что политические тиски сжались между Малой Азией и Македонией — по сути своей, он полностью отрезал независимые страны Западной Европы от непосредственной поддержки с востока.

— Лицом к лицу… — сквозь зубы прошипел пан Бербелек. — Тогда бы они поддавались еще быстрее.

— Ох, извини, эстлос, что разбередила твою рану, — сказала она, сжав его плечо, и если бы не этот жест, он был бы уверен, что она над ним издевается, а так лишь сморщил брови, не зная, что и сказать. Амитасе отставила свой бокал на поданный лакеем поднос и вновь взяла Иеронима под руку. — Прошу меня простить, если… Я, конечно же, хорошо знала, кто ты такой, еще тогда, когда увидала тебя впервые, на приеме у Лёки; ты меня, эстлос, не видел. Тогда ты весь вечер заливался вином в углу, хотя остался трезвым. Жалок конец героев, подумала я тогда. Тех, про кого читаешь в исторических книгах, лучше не встречать лично — сплошное разочарование. Но теперь-то я знаю лучше. Тебя не сломили, эстлос, тебя невозможно сломать. Ты всего лишь отступил за стены крепости, сдав наружные шанцы. — Она снова стиснула его плечо. — Хотелось бы мне увидеть, как ты вновь вздымаешь знамена.

К этому времени они уже вышли на западную террасу. Мрачные стражники стояли вдоль каменной балюстрады, держа в поднятых руках белые лампионы.

Пан Бербелек пытался следить за Шулимой краем глаза, не поворачивая к ней лица; тени от лампионов обманывали его — вот что означает эта ее полуусмешка? Иронию, жалость, презрение? В другое время после такой вот прерывистой лирике из женских уст он мог бы подумать: хочу, чтобы меня соблазнили, прошу тебя… Теперь же он лишь вспоминал давние параллели.

Но, естественно, ее Форма и была таковой: вечерний придворный флирт. Может и вправду идея оживления старого героя сыграла на амбициях эстле Амитасе; разве нет для женщины большего удовлетворения, как пробудить мужчину в мужчине, так что, возможно, она и вправду…

Иероним встряхнулся.

— У меня есть знакомые в Византионе, — сухо сообщил он. — Мы успели обменяться письмами относительно тебя, эстле.

Ее пальцы все так же сжимали его плечо. Она слегка повернулась, глядя на ночную панораму Воденбурга и моря. Иероним не спускал глаз с ее лица. Улыбка исчезла, но это и все; больше ничем она себя не выдавала. Неужто он совершил ошибку, блефуя? Момент был подходящим.

Он ожидал, когда она хоть что-нибудь скажет: так или так, выдвинет контробвинение, засмеется, расплачется, станет нагло все отрицать, что угодно. Но нет, ничего. Он осторожно высвободил руку, отошел на шаг. Вынул никотиану. Лакей тут же подал огонь. Пан Бербелек затянулся дымом. Шулима стояла, засмотревшись на Воденбург, постукивая ногтями, спрятанными в белых перчатках, о шершавый камень балюстрады.

Когда, наконец, она заговорила, то застала его врасплох. Когда он смог сфокусировать взгляд, она уже стояла перед ним, лицом к лицу, дыхание в дыхание — склонялась над Иеронимом сквозь дым.

— Полетишь со мной в Александрию? — тихо спросила она.

Он не отвел глаз; возможно, это и было долгожданной ошибкой (Значит там ее и убьешь).

— Да, — ответил.

Шулима быстро поцеловала его в щеку.

— Спасибо.

И ушла, энергично стуча каблучками.

Пан Бербелек докурил свою никотиану.

Алитея заснула уже в карете. Поте занес ее в кровать. А вот в Абеле все еще кипело. Даже когда пан Бербелек заставил его усесться в одном из кресел библиотеки, юноша все еще потягивался, щелкал пальцами, забрасывал ногу на ногу, потом наоборот, свистел под носом, стучал себя кулаком по бедру — наверняка, сам того не замечая. Какое-то время Иеронима все это забавляло, пока он не задумался над источником подобного веселья и не вспомнил про вскрытые в тайне письма. Отведя глаза, он сглотнул горькую слюну.

Тереза принесла черную тею, он поблагодарил и подал горячую чару сыну.

— Ты хоть понимаешь, что у них таких игрушек сотнями? — буркнул Иероним, не глядя на Абеля.

— У кого?

— У них. Придворных сирен.

— Как эстле Амитасе? — отрезал Абель.

— Да, — очень спокойно сказал пан Бербелек, усаживаясь в кресле по диагонали.

Один раз они уже так беседовали. Путем повторения места, времени и жестов, они вернулись к той, давней Форме, ночь слилась с ночью, высказанное с невысказанным. Изменилось ли что-нибудь за это время между ними? Хотя, Абель уже не обращался к нему в третьем лице.

— Именно так, эстле Амитасе, эстле Неург, они — говорил пан Бербелек, отпивая соленую жидкость. — Почему аристократия женится исключительно между собой? Поскольку невозможно никакое равенство чувств между собакой и ее хозяином: собакой владеет ее хозяин. Понятное дело, хозяин может так выдрессировать животное, чтобы оно его любило по-настоящему.

Абель покраснел. Он долго игрался чарой, не поднимая глаз.

— Знаю, — буркнул он наконец. — Но ведь я тоже благородных кровей.

— Только лишь потому она вообще пожелала с тобой поиграться. Обычный раб не доставил бы ей удовлетворения. Предполагаю, что ты сдался очень даже легко; во второй раз она тобой уже не заинтересуется. Ведь в Бресле ты никогда не встречал высоких аристократов?

— Нет. — Абель отставил напиток, глянул на отца. — А вот у тебя имеется большой опыт, ты жил среди них, был одним из них, правда?

Пан Бербелек покачал головой, игнорируя задиристый тон Абеля.

— Спустя какое-то время перестаешь верить в правдивость других людей. Если в твоем присутствии они ведут себя как безвольные предметы — значит, такими предметами они и являются. С предметами ты не разговариваешь, не одаряешь чувствами, самое большее — коллекционируешь их. Ты ищешь компании других подобных себе, с радостью приветствуя любого, что может противостоять тебе хотя бы в мелочах. В такие краткие мгновения ты уже не одинок. Румия — она хоть надеется, так что ты уж прости ей.

— Потому ли он тебя пощадил? Поскольку ты воспротивился?

— Кто? Ах, он.

— Так потому?

Пан Бербелек глянул на часы. Два часа ночи. Тереза, уходя, захлопнула дверь библиотеки, замкнув ночь снаружи. Все спят, мрак окутал метрополию, здесь нас от него защищают лишь пирокийные огни под матовыми абажурами — так что момент самый подходящий. Пан Бербелек — чара с недопитой теей в левой руке, правая рука на сердце — склоняется к сыну и начинает рассказ.

ε

КАК ЧЕРНОКНИЖНИК

Огнива перестали высекать искры, спички перестали загораться, из кераунетов и пыресидер уже нельзя было стрелять — именно по этому мы узнали, что прибыл Чернокнижник.

Первые самоубийства среди солдат начались уже к вечеру следующего дня. Это был уже второй месяц осады, и под командованием было около семисот человек, не считая шести тысяч жителей Коленицы, которые оставались дома. Но вот самоубийств среди мещан никто не считал.

В то время я ходил в морфе великого стратегоса: войска давали клятву верности от одного моего вида, битвы вигрывались, едва я только глядел на поле боя; приказы выполнялись еще перед тем, как я их до конца выговаривал; я чувствовал, как керос сминается под моими ногами; тогдя я был более семи пусов роста, в Коленице не было подходящей для меня кровати; мне было тогда двадцать четыре года, и до сих пор я не проиграл ни единой битвы: армии, замки, города, страны — все передо мной, не было достаточно крупной мечты. А потом прибыл Чернокнижник.

Тебе следует знать, почему я вообще застрял в этой Коленце. Главнокомандующий армии Вистулии, маршалек Славский по приказанию Казимира III начал контрнаступление вдоль карпатского предгорья, готы должны были тут же ударить с севера и столкнуть силы Чернокнижника назад, на линию Москвы. На картах все это выглядело как классическая подкова: противник или сам отступит, или же будет вынужден сражаться на два фронта; поражение на каждом из которых имело бы одинаково трагические последствия; или же он должен был рискнуть ударом в на первый взгляд незащищенный центр — наверняка в ловушку, которая тут же замкнется смертельным котлом. Но, чтобы провести это юго-восточное контрнаступление, Славскому нужно было многочисленное войско, причем, состоящее из ветеранов; и он собрал его, раза в два, а то и в три ослабляя гарнизоны в средине этой подковы. В мартиусе у меня было три тысячи человек, а в априлисе осталась неполная тысяча. Славский рассуждал правильно: даже после такого ослабления защитников средины, стратегосы Чернокнижника должны были сойти с ума, чтобы ударить на центральные твердыни Вистулии. Предполагалось, что они отступят. Но, как тебе известно, они не отступили.