Яцек Дукай - Иные песни Страница 17

В течение априлиса мы держались без особых проблем. Каждый день я поднимался на вершину коленицского минарета, оттуда у меня был превосходный вид на посад и поля, до самого леса. В течение нескольких недель я выпускал конные разведывательные отряды, расставил посты в окрестных деревнях в радиусе трехсот стадионов, у нас даже была постоянная связь с Краковией. По сути своей, я отвечал за линию фронта длиной чуть ли не в тысячу стадионов, от Бротты до Церебужа, мне подчинялась большая часть гарнизонов Мазовии. В теории, то есть, согласно стратегии Славского, я должен был ежедневно получать от них и от штаба рапорты о перемещениях войск Москвы, и при первых же признаках отступления должен был передвинуть за ними весь центральный фронт; получается, что я был главнокомандующим Армии Запада, и как раз ее поражение мне в книгах и приписали. Но рапорты с самого начала приходили редко и с запозданием, если поступали вообще, а собственные посты и надзоры мне пришлось свернуть, когда враг подтянул дополнительные силы; как-то ночью они сожгли три наши деревни, это была уже граница разумного риска. Разведчики тоже все чаще возвращались потрепанными. Из допросов захваченных языков я знал, что к нам приближается Трепей Солнышко, внук Ивана Карлика, с почти что десятитысячной уральской ордой. Понятное дело, я тут же выслал нарочного в Краковию, поскольку это была информация, прямо говорящая о том, что они все-таки решились на стратегию фронтального наступления; я ожидал, что мне тут же пришлют подкрепления. Подкреплений я не дождался — мы были отрезаны, Трепей прошел уже глубоко и захватил все мосты и броды перед и за нами. Пришлось положиться на голубей, только это уже была лотерея. Москвитяне привезли с собой хитроумно подморфированных ястребов: девять из десятка наших посыльных птиц они перехватывали еще в небе над Коленицей, мы сами видели, как они разрывают голубей на куски. Так или иначе, Славский приказывал нам «удерживать город любой ценой». Коленица была ключевым пунктом, неприятель не мог оставить ее у себя за спиной или обойти — именно потому ее и доверили Иерониму Бербелеку.

К осаде мы были приготовлены хорошо. Еще ранее я собрал демиургов Ге для ремонта городских стен и укреплений, приготовил запасы, углубил колодцы. В Коленице уже давно жил полудикий текнитес сомы, так что до мартиуса у нас никто не заболел. А потом начался обмен огнем, пыресидры грохотали днем и ночью, тут жертв уже нельзя было избежать. Только я уверен в том, что Трепею досталось еще сильнее, у меня были хорошие солдаты, хорошие аресы, опытные пушкари — мы всегда стреляли точнее и дальше, разбивали пыресидры и пороховые склады москвитян. Как-то раз они попробовали пойти на откровенный штурм — мы его отбросили практически без потерь с нашей стороны. Мораль была на высоте, в моем войске настрой всегда был замечательный. Я сам командовал двумя ночными вылазками, мы им сожгли часть лагеря. Оставался вопрос времени, когда подойдет Славский — то ли с подкреплением, то ли замыкая окружение с юга. Правда, у тех с собой имелся демиург метео, за несколько недель не выпало ни капельки дождя, все высохло. Они рассчитывали на пожар — но я выдрессировал мещан на все сто, уничтожения были минимальные. Мы держались.

С началом майюся подрепления и вправду начали подходить — подкрепления для Трепея. Я глядел с минарета, как они разбивают лагерь на окружающей Коленицу равнине — ряды одинаковых, одноцветных шатров до самого горизонта. От их пересчета ничего полезного для нас быть не могло, все равно, гораздо больше пугает неприятель невидимый, спрятанный из виду. Эти новые привели с собой бегемотов и различных уральских какоморфов, черный помет от Чернокнижниковой скотины — явный знак, что приближается Иван Карлик с основными силами. Гули, украки, вельницы, сморфированные из зверей в людей или, еще ужаснее, из людей в зверей. Их спускали с цепи на закате, они подбирались под стены, поднимались под самые укрепления, некоторые могли говорить — вот и шептали своими черными языками из безлунной темени, солдаты не выдерживали, стреляли вслепую, напрасно сжигая пирос. Украков нам перебрасывали через стены катапультами, уже мертвых. Трепей желал распространить в городе всю ту заразу, которая накапливалась у них в животах, разбухших готовым мором, словно барабаны. Мы уже понимали, что осада будет длительной, раз хотели нас взять какоморфами. А может у них были безумные текнитесы, коорые сознательно накидывали на Коленицу болезненные антосы, короны разложения Формы; но сомневаюсь, все-таки огромный риск для войска тащить кого-то подобного, сумасшедших из принципа невозможно контролировать, первой начинает гнить дисциплина. А может это наш текнитес тела удерживал нас так хорошо в своей ауре. Во всяком случае, эпидемия так и не началась.

Планы бегства у меня были готовы с самого начала. Пробиться в самый неожиданный момент, быстро сколоченный клин и галопом на запад. Самой главной проблемой оставались гражданские, их бы я так не спас. Но мои сотники выдвигали чисто военные аргументы: здесь, сидя в окружении, мы просто теряем войско, в то время как боги знают, что деется в широком свете, не поддается ли как раз Вистулия под бичом Карлика, а сам Святовид — под сон Чернокнижника, кто знает, мы могли бы перевесить чаши весов в свою сторону; я мог бы.

К четвертой неделе майюса распространился слух о поражении основных сил Славского, что король Казимир сбежал из Краковии, а Святовид удирает в западные леса. Почувствовать это еще нельзя было, но люди так сильно в эту сплетню поверили, что было уже все равно, правда это или выдумка, они начали падать духом. Я несколько раз выступил, но слова помогали ненадолго.

К началу юниуса я и сам почувствовал, что происходит перемена. И перед людьми этого скрыть было нельзя — достаточно было бросить на землю горсть палочек, половина всегда складывалась в какие-нибудь геометрические фигуры: квадрат, восьмиугольник, пентаграмма, звезда — ты же знаешь печати Чернокнижника. Горстка палочек, песка, воду замутить, дыму подпустить… Он приближался, тут уже ни на что любые публичные отрицания, должно быть, он спустился с Урала еще в начале весны, наверняка уже прошел Москву и теперь направлялся на запад, прямо на нас.

Одно только, в его короне нам уже не угрожали бунты и истерия перепуганной черни, послушание и дисциплина росли с каждым днем, коленичане вскоре уже падали перед мной земных поклонах, чуть ли не сапоги вылизывали. Сначала я возмущался этим, но антос Чернокнижника вжирался и в меня самого, так что через неделю я приказал отстегать какого-то купчишку, когда тот не упал передо мной на лицо. Небо было ясное, безоблачное, жаркая синева вистульского лета, только все мы знали, что это подлая ложь Материи.

Лагерь Ивана Карлика разбухал вокруг города словно гнойник вокруг открытой раны. По ночам огни, музыка — праздновали. Они даже перестали нас обстреливать, и вот это беспокоило сильнее всего. Я думал о следующей вылазке, чтобы, по крайней мере, захватить языка, узнать, какие у них планы, что вообще происходит. Последний голубь добрался до нас шесть недель назад, мы были полностью отрезаны, мир за пределами взгляда с минарета вообще не существовал.

А потом огнива перестали высекать искры, спички перестали загораться, пирос уже не взрывался. Стражники ночных смен начали бросаться со стен прямо в объятья гулей и украк. Солнышко, то есть Карлик, отвел свои войска под самую опушку леса, теперь осада заключалась в чем-то совсем ином. На закате под самые ворота подъехал герольд. «Сложите оружие и откройте ворота, и я подарю вам жизнь. Все равно, вы падете к моим ногам, живые или мертвые. Он прибыл. Ждет. Откройте ворота. Один порядок на свете, один только повелитель. Вот его тень. Откройте ворота. В Коленицу прибыл кратистос Максим Рог!» Я приказал арбалетчикам снять этого герольда и с места стрелять во всех остальных, какие бы гербы те не предъявляли.

Максим Рог, Чернокнижник, Уральский Великан, Вечный Вдовец, кратистос-сюзерен Москвы, черная легенда Европы, герой сотен романтических драм, червь истории, непобежденный ужас с тысячью имен — впервые я увидел его утром четвертого квинтилиса. С минарета, через подзорную трубу. Он ехал в одиночестве по средине ничейной земли, между линией окопов армии Ивана Карлика и стенами Коленицы, объезжая город вокруг. Он сидел на каком-то рогатом зооморфе с черной будто уголь шерстью и высокой, выгнутой спиной — выведенном из верблюдов или хумий, и только через несколько минут до меня дошли истинные пропорции картины: сидя на столь громадном верховом животном, человек, которого я вижу, сам должен иметь не менее восьми пусов роста. Он же казался, скорее, коренастым, широкоплечим силачом, но никак не кощеем. Было жарко, на нм была только белая рубаха и штаны. Лица его мне не было видно, только черная грива волос и черная же щетина. Один раз он повернул ко мне голову, я был уверен, что заметил меня; это невозможно, только я был настолько уверен, что чуть не упустил трубу. Ты сам должен понять: уже тогда ему было достаточно только глянуть на меня. Спускаясь с башни, я отсчитывал ступени словно минуты, оставшиеся до казни. Я знал, что он выиграет. Знал, что у нас нет никаких шансов. Следовало открыть ворота. Это был Чернокнижник.