Александр Бруссуев - Не от мира сего Страница 18

В этот раз Илейко рассказал об интересной книжице, доставшейся ему от торгаша. Написанная готическими рунами, она повествовала о короле Артуре. Точно такая же когда-то была у рыцаря Стефана. Правда, в отличие от Илейки, тот мог их читать. Лив же догадывался по памяти, сопоставляя рассказы герцога с картинками внутри книги.

Илейко сокрушался, что их древняя письменность, с правилами и чередованием мор — отдельных знаков, забылась, почти полностью растворившись в веках. Они, ливы, правда, сохранили дольше всех свой язык, а вот грамоту уберечь не смогли. Как две гигантские змеи проползли с юга: одна — двигаясь с запада, другая — с востока, языковые школы. И сомкнулись они здесь, в Ливонии. Дальше земли уже не было. Одна ориентировалась на латиницу, другая — на кириллицу. Кто как читает Библию, тот так и будет писать. Ибо, Бог един, но не едина церковь.

Несмотря на культуру и обычаи, религия отвоевывала, если не сердца, то умы. Все противное трактуемым взглядам — в огонь. Куда делись древние письмена Севера? Да не было их и больше никогда не будет. Потому что зола и пепел уже не несут никакой информации. Где изначальная "Калевала"? Говорил Стефан, что на далеком диком острове, сокрытая в свое время неистовыми киелтами (kieli — язык, примечание автора). Туда не добрались попы, туда добрались каторжане. Исландия — отличная тюрьма.

Если произношение полностью совпадает с написанием, то это значит лишь то, что письменность появилась недавно, и она — искусственна. Как с одной стороны в замке Савонлинна — латиница, а с другой, в Ладоге — кириллица. Язык-то один, не одно написание.

Артур со своим Эскалибуром, совершая подвиги, не догадывался, что его Вера в Бога будет исковеркана устанавливаемым по всей земле распятьям, на которых будут висеть тела людей. А когда догадался, то сделалось поздно, прибили его самого, пользуясь упадком его сил от полученных ран в спину и бок. На радость случился как раз приход белых "финнов" и Аполлона — закончился очередной цикл, они покрутили головами, присвистнули от удивления и решили в этот раз не беседовать с людьми об их проблемах. Были дела поважнее. Финны достали свои "финны"-мечи и освободили территорию Стоунхенджа от псевдохристианских римлян. Но не бегать же с клинками наголо по всей Англии. Подлый змей, то ли Ялдаваоф, то ли еще кто, уже отравил сердца знанием о близкой смерти: вон, сколько ее на распятьях вдоль дорог развешено. Загрустил Аполлон, всплакнули финны числом двенадцать, а Мария, она же фея Моргана, вытащила гвозди и подставила под опадающее тело хрупкое женское плечо. Отныне Артур был в надежных руках. А неподъемный любому врагу Эскалибур Аполлон снова упрятал в камень, как было до пришествия Артура. Только камень этот был теперь не вблизи места памятной битвы Маг-Туиреда, а в окрестностях Аваллона, куда все благополучно отбыли.

— Понял, шченок? — спросил Илейко задумчивого волка.

Тот только нахмурил брови и ничего не сказал. Все и без слов понятно. Жизнь — кал.

Как же здорово, когда есть рядом кто-то мудрый и все понимающий! Так Илейко подумал о волке, а Бусый — о ливе.

Но иногда случалась непогода. В эти вечера тахкодай не выходил на улицу: он знал, что волк не придет. Трудно было объяснить возможность трактовать поступки зверя, но, наверно, сам зверь этого хотел. Вот и понимали они друг друга на расстоянии. И без ночной беседы делалось скучно, хотя Илейко давным-давно научился бороться с тоской и отчаяньем.

Больше волк зайцев не таскал, то ли в лесу они кончились, или все скопом ускакали на дальний кордон, то ли одного было достаточно за зиму. Можно было, конечно заказать рыбу, но, если верить сказкам, придется потом жалеть бесхвостого волка. Илейко же от угощений для своего друга не отказывался, да и тот уплетал еду за обе щеки. Это понятно, где еще в лесу найдешь жаренную тетеревиную грудку или, положим, сваренного в молоке матикку-налима?

Волки, как известно, только в крайне тяжелом положении лезут к человеческому жилью. Имеется ввиду не послушать людские байки, а по делу — завалить овечку-другую. Зимой они и не голодают вовсе, только мышей больше есть приходится. Неизбежные потери энергии на обогрев организма. Зайцами и дичью тоже не брезгуют, но это не является постоянным источником корма, так, от случая к случаю. Можно, конечно, и лося завалить, но можно и в лоб копытом получить. Что чаще всего и бывает, если какой-нибудь ополоумевший волк, возомнивший себя королем, а не санитаром, сунется к сохатому. На такую зверюгу можно напасть только стаей, если, к тому же лось уже старый и больной, ноги ободрал в кровь об наст и даже идти не может, и, самое главное — он уже померший. Тогда волкам пир. А воронам горе, потому что приходится страдать на ближайшем кусте, пока серые хищники не насытятся, а потом за ними придут лисы и прочая злобная лесная мелюзга: ласки, куницы и бобры. Хотя, бобры, вообще-то, лосями не питаются. Они питаются другими бобрами — это называется духовная пища, а едят они, несчастные, стволы деревьев и закусывают рыбой.

Поэтому едят волки мышей и в ус не дуют. Не будет же Бусый таскать своему другу связки мышиных тел! Этого добра у Илейко в доме и так хватает.

Вспомнив о легендарном кумире рыцаря Стефана короле Артуре, Илейко никак не мог обойти вниманием судьбу самого хунгара. По крайней мере, тот ее промежуток, когда он наносил визит в олонецкие края. Это повествование заинтересовало Бусого до крайности.

Тогда, летней порою, вблизи часовни Герпеля состоялся настоящий бой трех человек с неизвестностью. Вооружение никакое не использовалось, поэтому драка грозила перерасти в побоище со смертельным исходом. Угроза существовала, как раз, лишь для людей. Участь нечисти была неизвестна.

Успокоив отличным рубящим ударом беснующуюся тележку, Стефан по примеру попа Михаила сосредоточился прямо перед собой. И тут же, о, чудо, начал замечать с обоих боков движения самого угрожающего толка. Поп, с дикой гримасой на лице, в это время уже танцевал свой воинственный танец, казалось, отрешившись от всего сущего.

Священнослужитель немыслимым образом изгибал свое пузатое тело, прыгал чуть ли не выше головы, временами совершая руками-ногами и головой резкие хлесткие выпады. "На!" — кричал он самозабвенно. — "Козлы! Суки!"

"Мочи козлов!" — отвечал Стефан, тоже влившись в ритм диковинного танца. Вся сложность хореографии заключалась, как ему показалось, в одном единственном: не дать чужим конечностям коснуться своего сердца. А их, обезображенных кривыми когтями лап, тянулось к нему в превеликом изобилии. Злобные хари, получив по рогам, делали страшные морды, отваливаясь назад и мешая своим же коллегам.

Упоение битвы настолько пленительно и прекрасно, что не может длиться бесконечно. Неизвестен запас выносливости у дьявольских приспешников, но вот у человека, даже очень сильного, обязательно наступит момент, когда движение руки не успеет за движением мысли. Если не преломить ситуацию в свою пользу, то она чревата самими неприятными последствиями.

Это понимал Илейко, наблюдающий со своего места, как бьются его товарищи. Его, с поднятыми в воздух руками, непонятным образом миновал сам процесс единоборств. Справа и слева перемещались безобразные образы, но его самого не трогали. Он никак не мог собраться с мыслями, чтобы решить, зачем же они сюда пришли. Всем своим могучим телом и помыслами он сражался плечом к плечу со своими товарищами.

"Черт", — подумалось ему. — "Нельзя допускать, чтобы количество вливающихся в драку бесов превысило силы наших". Нечисть бросалась в бой, словно где-то за его спиной открылись ворота, точнее — врата ада. Как виделось ливу в искаженном виде, мелкие бесы, получив в пятак, откатывались куда-то в темноту и оттуда больше не появлялись.

Но их место тут же занимали дьяволы покрупнее. Эдак и до резерва очередь дойдет, где пасутся избранные, закаленные в схватках враги рода человеческого. Их-то, понятное дело — легион, а противников раз-два и обчелся. Михаил-то, подлец, полез в драку, потому что хотел подраться. Тем самым спровоцировал Стефана, чьи задачи были иные, миролюбивые. А теперь попробуй их остановить! Люди-то могут и послушаться, особенно когда подустанут. А вот нечисть — вряд ли.

Илейко вдруг, словно по наитию, развел свои руки в стороны, тем самым перекрывая движение дьявольского воинства. И оно, что было удивительно, остановилось, не пытаясь как-то обогнуть внезапно появившееся препятствие. Бесы завизжали и залаяли, навалились всей ордой, но лив, вкладывая свою лепту в противостояние, только напрягся. Ощущение было такое, словно держать руку в струе воды, напор которой все возрастает. Чьи-то когти пытались рвать плечи, чьи-то клыки норовили ухватиться за затылок. "Гуще мажь, Гущин!" — захлебывались ненавистью чьи-то слова в самое ухо.

— Я не Гущин! — вскричал он, беспричинно, казалось бы, взрываясь яростью.