Стивен Эриксон - Дань псам Страница 23

— Кажется… ничего не помню, — сказал Раллик.

— Постепенно.

Суставы стали негибкими; даже в сидячей позе мышцы Раллика дрожали. Голова болела не только от последствий чертова пинка. — Пить. Если ты не пришел забить меня до смерти, демон — найди воду.

— Я не демон.

— Кто тут разберет, — буркнул Раллик.

— Я Джагут. Раэст, прежде тиран, ныне пленник. «Поднявшийся падет. Павший будет забыт». Так сказал Готос. Хотя нам, похоже, придется вечно ждать, когда же его имя падет в забвение.

Раллик ощутил, что сила возвращается в руки и ноги. — Припоминаю что-то… Празднество Геддероны… Малазане в городе.

— Роковые события прошлого мало чего стоят сейчас. Ты спал, ассасин. Долго. Пока яд в жилах не потерял силу. Но отатарал циркулирует до сих пор. Мало кто смог бы сделать то же самое — и, подозреваю я, это к лучшему.

Раллик вложил ножи и медленно встал. Вокруг все завертелось; он сомкнул веки, дожидаясь окончания приступа.

Раэст продолжал: — Я обхожу дом… редко. Много времени прошло, пока я не заметил, что она пропала.

Раллик покосился на громадного сутулого Джагута: — Кто «она»?

— Настоящий демон. Думаю, теперь ее зовут Воркана. Ты лежал рядом, нечувствительный к течению времени. Но она проснулась. И даже бежала. Можно считать это… тревожным. Если тебе хочется считать.

Воркана, Хозяйка Гильдии Ассасинов. Да, он вспомнил. Она была ранена, умирала. Он с трудом затащил ее сюда — не понимая почему. В дом, сам собой выросший из почвы. Малазане называли его Азатом. Рожденным из Финнеста тирана… Раллик нахмурился, глядя на Раэста. — Дом, — сказал он, — это же твоя тюрьма.

Иссохшие плечи заскрипели, поднимаясь. — Во владении недвижимостью есть свои сложности.

— Итак, ты был здесь. Один в ночных блужданиях. И два полутрупа в прихожей. Долго ли, Раэст?

— Не меня нужно спрашивать. Всходило ли солнце, чтобы закатиться снова? Звонили колокола, пытаясь доказать, будто управляют временем? Размножались смертные, чтобы умереть? Отдавали все за удовольствия, упорствовали в заблуждении, будто боги следят за ними и судят каждое дело, сделанное и не сделанное?..

— Хватит, — прервал его Раллик, все еще опиравшийся рукой о стену. — Я спросил, долго ли, а не почему или чего ради. Если не знаешь ответа, так и скажи.

— Я не знаю ответа. Я не был здесь в одиночестве, хотя теперь в нем останусь — ведь твоей компании вскоре буду лишен. Легион глупцов, считающих себя твоими последователями, жаждет явления своего кумира — в этом не сомневаюсь. Кровь оросит твои кинжалы, а кошели будут жадно наполняться монетой. И так далее, и тому…

— Если ты не был один, Раэст…

— Ах да, я отвлекся на размышления о тщете людской. Владыка Колоды Драконов некоторое время был, выражаясь обыденным языком, скваттером в моем доме.

— А потом?

— Ушел.

— Значит, этот Владыка — не пленник.

— Нет. Как и ты, он оказался равнодушен к моей участи. Ассасин, ты воспользуешься привилегией?

— Какой это?

— Ты уйдешь, чтобы никогда не вернуться? Бросишь меня в вечном одиночестве — с паутиной вместо полога кровати, пустыми полками на кухне и случайным стуком мертвых веток в закрытое окно? С воплями парочки чудовищ, которых поймают и поглотят корни двора? Ты попросту бросишь меня в таком мире, ассасин?

Раллик Ном удивленно поглядел на Джагута: — Вот не думал, что мое бессознательное присутствие так тебя утешало, одинокий Раэст.

— Твоя нечуткость вовсе не удивительна.

— Мой ответ: да. Я брошу тебя в твоем мире.

— Неблагодарный.

Раллик натянул на плечи плащ, проверил вещи. Стряхнул засохшую кровь, словно черные снежинки. — Извини. Благодарю, что пнул меня в голову.

— Буду рад возвращению. А теперь уходи. Я утомился.

Дверь раскрылась с громким стоном. Снаружи была ночь, но дерзкие голубые огни Даруджистана отгоняли тьму, отбрасывали назад, в небеса. Где-то неподалеку улицы кишели пьяными толпами. Еще один праздник, еще одно бездумное прославление выживших.

Эта мысль породила в душе Раллика Нома некое предвкушение, вымело последний прах долгого, долгого сна. Прежде чем закрылась за спиной дверь, он повернулся и различил долговязого Раэста, все еще стоявшего в коридоре. — Почему ты разбудил меня?

В ответ Джагут сделал шаг к двери и захлопнул ее с грохотом, заставившим полусонных птиц в панике взвиться вверх.

Раллик повернулся к тропинке, увидев, как змеями извиваются в почве корни. Еще раз проверил кинжалы, поплотнее закутался в плащ и отправился заново открывать город.

Жители Даруджистана охрипли, наделяя город подобием собственной жизни. Город стремился вперед, думая не об отдаленном будущем, но лишь о следующем мгновении в конце этого года. Газ шипел, выбрасывая языки синеватого пламени, акробаты и мимы плясали в толпе, сотни тысяч музыкальных инструментов вели битву на равнине песен; и если правы ученые, утверждающие, будто звук как таковой бессмертен, будто он течет в пустоте, не натыкаясь на роковой берег пространства или времени — сама жизнь могла быть измерена этими хриплыми криками. Между мгновениями свободной и чистой ясности, между мгновениями облачной полутьмы, под хор, возглашающий о… прибытиях… миры продолжали жить, бессмертные как сны.

На крыше одного из бастионов стояла той ночью женщина в черном. Глазами, холодными как глаза хищной птицы, смотрела она на беспорядок крыш, озаренные искрами трубы и далекие трущобы Гадробийского квартала; паря над всем и всеми, женщина долго и мрачно обдумывала будущее.

На улице, что неподалеку от особняка Коля, человек под капюшоном застыл среди толчеи и размышлял о том, что публичное возвращение, которое было задумал, будет не особенно мудрым. В этот миг мимо него, направляясь к «Фениксу», прошел другой человек, более молодой, но с таким же выражением суровых глаз.

За ним с набережной появились кузнец, его полоумный слуга и женщина с округлыми формами, привлекавшими восхищенные взгляды со всех сторон; они не спеша брели к ночным рынкам Гадроби, и глаза их горели восторгом, свойственным лишь чужеземцам, что впервые прибыли в один из величайших и чудеснейших городов мира.

Вскоре с корабля, с которого сошла эта троица, спустился в ближайшие тени Верховный Жрец, сопровождаемый почти невидимо летящими на озерном бризе пауками. За ними шли два десятка бхок’аралов, нагруженных новыми подношениями и безделушками, которые они сочли неотъемлемой собственностью; обезьянки зубастым шквалом проносились сквозь толпу, сопровождаемые криками удивления, ужаса и гнева (ведь коллекция то и дело пополнялась с помощью кошельков, карманов и ожерелий каждого встречного, оказавшегося в пределах досягаемости когтистых рук).

На борту корабля остался капитан. Женщина одела сейчас свободные, текучие шелка, черные и алые; хмурое лицо ее было совершенно белым в свете луны. Запах в воздухе, какой-то стойкий аромат, пробуждающий воспоминания… о, о разных местах — но случайно ли? Она не верит в случайности.

Поэтому женщина колебалась, не зная, что именно откроет ей первый шаг по земле — возможно, решила она, нужно подождать.

Недолго.

Но достаточно.

В другой части города торговец железными изделиями отослал новое письмо Мастеру Гильдии Ассасинов, потом вернулся в тайную библиотеку, снова склонившись над древними хрупкими книгами. Недалеко от того места сидел караванный охранник в тусклых полосках татуировок и хмуро смотрел на чашу горячего пряного вина, сжатую в больших, покрытых шрамами ладонях; из соседней комнаты доносился детский смех, заставлявший его морщиться.

Между новыми имениями богачей-ростовщиков, недавно считавшихся преступниками, но успевших купить респектабельность, крался неимущий Торвальд Ном. Он был близок к высокой, утыканной зубьями стене одного из особняков. Долги, вот как? Ну, с этим легко разобраться. Растерял ли он свои умения? Никак нет. Скорее… его таланты были отточены за время легендарного и тяжкого путешествия через половину мира. Триумфальное возвращение в Даруджистан подождет. До утра, да, до близкого утра…

В тот же момент времени в комнате над баром «Таверны Феникса» лежал ослабевший от потери крови мужчина; мысленно же он брел по кладбищу прошлого, гладя пальцами края выветренных могильных плит, перешагивая низкие ограды, замечая сорняки, завившие бока пыльных урн. За спиной растягивалась тень юности, с каждым шагом становясь все более тонкой и мутной, готовой разорваться. Он не позволял себе закрыть лицо руками, чтобы не ощутить морщины и шрамы, эти иероглифы возраста, записавшие всю историю напрасно потраченной жизни.

О, плоть можно исцелить, да…

Внизу, среди суеты ревущих, пьяно шатающихся и бормочущих шлюх обоих полов, сидел за личным столиком круглый человечек. Услышав разнесшийся над городом десятый звон, он перестал жевать медовый хлеб, склонил голову к плечу и уставился на дверь таверны.