Яцек Дукай - Иные песни Страница 24

Когда Канопийский Тракт пересек первый канал, Шулима показала направо, к югу, веер нацеливался над линией огней, над плоскими крышами. Но увидели они только тени вершин самых высоких зданий — Святилище Изиды. Святилище Сераписа, святилище Манат, святилище Аказы, святилище Ормазды, храм Кристоса, храм Посейдона, храм Озириса. Они неоднократно перестраивались, но большинство из них было построено еще в Александрийскую Эру. Если боги и существуют, то именно сюда направляют они свои взоры каждое утро после пробуждения.

Они добрались до Рынка Мира. Посреди перекрестка высилась на половину стадиона каменная игла, увенчанная золотой статуей мужчины. Статуя должна была быть немалых размеров, раз пан Бербелек без проблем увидел, какой жест выполняет золотое изображение: правой рукой вздымает к небу меч, а левой выглаживает керос. Понятно, что это был Александр Македонский. Шнур виктик повернул вокруг обелиска. В этот же момент веер Шулимы вновь указал на юг — Библиотека. Все, что когда-либо написал человек.

Покинув Старую Александрию через Ворота Солнца, они проехали над вторым каналом и углубились в еврейский квартал. Сейчас здесь проживало немного евреев, но вот название осталось; в этом городе названия живут дольше всего — Материя поддается времени, но Форма остается. Амитасе указала налево, на гигантские колонны, образующие фронтон эллинистического дворца, жирные тени лежали между каменными столбами — Трон Тронов; именно здесь в свой сороковой день рождения Александр возложил на себя корону Царя всего Мира.

После этого они свернули направо. Их обогнал отряд гвардейцев на единорогах. Черные нагрудники на белых химатах, белые труффы, обернутые вокруг голов, бороды подстрижены по измаилитской моде, за спинами двойные кераунеты с четырехпусовыми стволами и прикладами, разрисованными яркими узорами, у пояса полулунные мечи. Единорогов морфировали из зебр, из вычищенная черно-белая шерсть в медовом сиянии пирокийных ламп блестела словно смазанная маслом. Пан Бербелек прикрыл глаза. Ему хотелось ощутить, как пахнет этот город, втянуть в легкие его вкус, знак морфы, но единственное, что он чувствовал, это запах благовоний Шулимы. Где-то над Средиземным Морем она перешла с эгипетской парфюмерии на более тонкие, растительные запахи — жасмин? квитра? фуль? Амиасе сидела слева от Иеронима, они сталкивались бедрами и ногами, через одежду он слышал горячку ее тела; когда она поворачивалась, чтобы указать веером что-нибудь за ним, а делала это довольно часто, грудь ее слегка напирала на плечо пана Бербелека. Еще на борту аэростата она переоделась по александрийской моде, то есть, в соответствии с модой Навуходоносора: в длинную, до самой земли, белую юбку, застегнутую высоко на талии; в широкую шелковую шаль, свободно наброшенную на плечи (когда она ее расправила, чтобы показать Алитее, в лучах заходящего солнца загорелся вышитый золотой нитью феникс) и в белую полотняную шляпу с плоскими полями. На предплечьях так и остались браслеты-змеи. Прежде чем опустить веки, пан Бербелек заметил, как командир отряда гвардейцев кланяется в своем седле Амитасе, когда та на мгновение обратила на него взгляд. Улыбки и движения веером Иероним уже не увидел; да и не нужно было, эту Форму он знал на память. Стилет, она должна быть стилетом, размышлял стратегос, когда они ехали на юг, через все более тихие кварталы, в уменьшившейся толкотне. Стилет, и голову не поверну. Если не устою лицом в лицо, если не смогу поднять руку, это означает, что и вправду я недостоин жить, пускай Чернокнижник забирает, что ему принадлежит. Но — посчитал он удары сердца, семнадцать, восемнадцать… нормально — но одного слова Ихмета еще мало, даже если она убила ту Леезе, этого еще мало, даже если она соблазняет меня и желает моей погибели в этой проклятой Александрии, на кой я вообще сюда приехал — слишком мало, слишком, мне нужно подтверждение. Она слишком красива. Затем открыл глаза.

— Парсеиды, дворцовые холмы, — говорила она, а веер мягкими дугами обрисовывал царственные тени, — то есть, не холмы, но все здешнее побережье Мареота было сильно переморфировано во время Пятой Войны Кратистосов, когда Навуходоносор выпирал Химеройса Скарабея; теперь здесь размещаются городские резиденции аристократии. Понятное дело, что много времени они проводят в своих деревенских имениях, в верховьях Нила, насколько мне известно, Лаэтития именно сейчас там и находится — но вот кто же сознательно отказывается от милостей антоса Навуходоносора? Не говоря уже о том, что не слишком-то разумно слишком надолго удаляться от двора Гипатии. Лаэтития, правда, связана с ней родством через бабку со стороны отца, но… А вот и ее дворец.

Двуколка ненадолго остановилась у ворот, пара запыхавшихся виктикариев тяжело оперлась на поперечину. Эстле Амитасе склонилась к одному из стражей ворот, который подошел к повозке, шепнула что-то на ухо, затрепетала веером. Тот отдал низкий поклон, после чего выкрикнул приказ открыть ворота. Прибежали невольники с лампами. Банда портовых оборванцев заклубилась возле стража, тот каждому из них выдавал по монете. Тем временем ворота отворились, они въехали на дорожку среди пальм и гевой. Из-за поворота аллеи постепенно выступали огни дворца, рабы из темноты призывали на трех языках, скрипели колеса старой виктики, прохладный ветер нес от невидимого озера экзотические запахи, ночные птицы кричали в древесных кронах, через аллею пробежал гампарт, в ночной темноте блеснули зеленые глаза. Алитея сжала правую руку пана Бербелека.

— Спасибо, спасибо, папа.

Он только замигал. Пытался защититься, но напрасно; его охватила морфа ее счастья. Улыбка, словно немой окрик победы, улыбка, будто кубок жаркого света. Не говоря ни слова, он склонился и поцеловал дочь в лоб.

Анеис Панатакис был всем известным налоговым мошенником. Уже трижды ему обрубали правый большой палец за преступления против Казны. Его имя сделалось для эгипетских таможенников синонимом обмана и нечестности. На него работало семь бухгалтеров; седьмой занимался ведением исключительно реестра взяток. У Панатакиса было две жены, шестеро сыновей и восемь дочерей. Три сына и одна дочка уже были в могиле. Самый старший сын помогал отцу вести дело; самый младший сбежал в Хердон; Исман, любимчик Анеиса, ожидал в александрийской тюрьме казни за пиратство. Что касается дочерей — две вышли замуж за таможенников, две зарабатывали себе на жизнь в качестве гетер. Кроме того, у Панатакиса имелось шестнадцать внуков. В правом кармане своего джульбаба он носил список с их описаниями и именами — как сам утверждал, на такие мелочи у него не хватало памяти. Точно так же он объяснялся и во время процесса двух наемников, которые пытались его убить, напав темной ночью — ему никак не удавалось вспомнить их лица. Через неделю из Нила выловили остатки их одежды, серьезно потасканные крокодилами. А вообще-то, Анеис Панатакис был александрийским фактором компании Ньюте, Икита те Бербелек.

Пан Бербелек обнаружил его на задах принадлежавших Панатакису складов. Тот угостил его кахвой, пикваями, финиками, трижды пригласил к себе домой, раз шесть покаялся за то, что столь паршивые условия, в которых вынужден принимать столь замечательного гостя, еще больше раз проклял собственную бедность, жадных таможенников, Гипатию и Навуходоносора, воззвал к помощи всех богов (даже здесь у него имелись маленькие алтари Манат, Кристоса и Меркурия), повздыхал по старым, добрым временам, накричал на невольника, который не вовремя пришел с каким-то сообщением — и только лишь потом позволил пану Бербелеку представить свое дело.

— Мммммм, — задумчиво сосал он потом чубук своей трубки, — то есть ты, эстлос, попросту желаешь узнать о ней все, что только возможно.

— Так.

— И, насколько понимаю, это не просьба эстлоса Ньюте.

— Я передал тебе письма от него.

— Таак. Высшая аристократия. У племянницы Гипатии. Ммммм… Может, еще кахвы?

— Нет, благодарю.

— Так или иначе, но я подошлю к вам человека по вопросам переговоров с Африканской Компанией, эстлос.

На улицах царила жара, солнце выжигало последние пятна тени из щелей между камнями мостовой, из-под навесов лавок и пивных. Возле виктики пана Бербелека ожидал Фарад, сын сенешала дома эстле Лотты, который служил Иерониму в качестве проводника по городу. Увидав пана Бербелека, он прервал громкий спор с каким-то перекупщиком, поклонился и помог эстлосу войти в повозку; только лишь после этого он уселся сам, сохраняя соответственную дистанцию. На Фараде была надета лишь коротенькая юбочка и сандалии, и Иероним, который, выйдя из тени, тут же покрылся потом, окинул его строгим взглядом.

— Куда теперь, эстлос? — спросил юноша.

— Портной, хороший и скорый.

— О, это не проблема, эстле Лотте пользуется услугами самого лучшего, впрочем, он еще сегодня должен будет прийти во дворец, чтобы снять мерку с эстле Лятек.