Яцек Дукай - Иные песни Страница 23

«аль-Хавиджа» поднялась над последними тучками, над ней было уже только ясное небо, а под ней — холмы и плоскогорья медовых облаков. На этой высоте было жарко, независимо от времени года и дня. Пассажиры стояли в тени, но уже через несколько минут начали истекать потом. Шулима предусмотрительно надела легкое кафторское платье, без корсета и воротника, и пан Бербелек, всякий раз когда глядел на Амитасе, не мог отогнать злое предчувствие.

Невольники разносили напитки. Иероним подал Шулиме холодный стакан.

— Благодарю. — На мгновение она отвела взгляд од проплывающей над облаками Оронеи. Сразу же за Иеронимом, где стояли три солдата, узор ликотового плетения был явно нарушен рядом толстых узлов. Она указала на них жестом головы. — Так кто же ее убил?

— Не знаю.

— Ведь это же по твоему приказу нас допрашивали, правда, эстлос? И чего-то, наверняка, ты узнал.

— Все были в своих каютах. Одни или же со слугами, с семьей. За исключением господина Урча, который играл в кости с господином Забахаем у последнего. Кто-то лжет. Кто? Никто не видел убийцу, выходящего из каюты Леезе.

— Ах, так он был у нее в каюте.

— Возможно, именно потому она и погибла. У нее имелся некий, компрометирующий убийцу, предмет, информация.

— Хммм. — Амитасе потихоньку цедила разведенное вино. Засмотревшись на залитую солнцем Оронею. Перебросив косу на левое плечо, правой рукой она схватилась за сетку — «Аль-Хавиджа» слегка колыхалась. — Некто, кто способен это перерезать…

— Ты все еще желаешь взять на эту охоту Ихмета Зайдара, эстле?

Та усмехнулась краешком губ.

— Ведь ты не приказываешь капитану посадить его под замок? А? А как только он очутится на земле Гипатии…

— Эмир Кордовы не обладает властью в Александрии.

— В том-то и оно.

— На будущее придется быть внимательнее, с кем вхожу на борт корабля или свиньи.

— Ты, эстлос? — рассмеялась Шулима. — Ведь я же видела тебя ночью. Ты бы отдал приказ и…

— Прошу прощения. Мне нужно сменить повязку.

И скрылся в своей каюте. Сложно было избавиться от впечатления. Она знает, что я знаю. И знает, что я это прекрасно понимаю. Это не было формой флирта — Шулима сознательно дразнила хищника, поглаживала льва окровавленной рукой.

Он поглядел в зеркало. Льва! Тоже мне! Вот если бы это был Иероним Бербелек до Коленицы… Он стиснул кулаки, упирающиеся в столешницу. Пала бы она в ужасе к моим ногам! Призналась бы во всем по одному моему слову. Во всяком случае, не издевалась бы в глаза.

Он присел, налил себе вина. Спокойствие. Размышляй как стратегос. (Вот что сделал бы на моем месте Иероним Бербелек?) Обстоятельства, возможности, вероятности, мотивы, факты. Она не была в состоянии убить Леезе. По-настоящему, единственным на «Аль-Хавидже», кто мог бы это совершить, это Хайдар; она это знает, это известно мне. Но у нимрода не было мотива — некую таинственную связь через знания из древней книги имела Шулима. Убил бы он ради нее? Ведь он, как раз, и уговаривает в меня необходимость ее смерти. О боги…!

Зачем я вообще лечу в эту проклятую Александрию?

Самым худшим было то, что он уже не мог молчать во время оставшихся совместных трапез. Понятное дело, что у него допытывались о смерти Магдалены Леезе; вдруг оказалось, что он является кем-то вроде военного командира аэростата, гегемона без войск. Только ведь это он сам сделал себя ним — остальные лишь приспосабливались к навязанной им форме.

Если не считать походов в столовую каюту, он не выходил из собственной каюты. Вот только и это не было решением. К нему присылали невольников с приглашениями «на кахву», «на шахматы», «на гашиш». Иероним отказывал. Но Абелю и Алитее он отказать не мог. Днем и ночью дочь и сын обсуждали между собой сценарии преступления. Алитея ставила на Глистея; Абель колебался между Вукацием и капитаном Вавзаром. Пан Бербелек терпеливо выслушивал их фантастические теории. Алитея в своей детской экзальтации была, по крайней мере, забавна, но вот Абель — Абель считал провал следствия личным поражением стратегоса Бербелека, в связи с чем выдвигал против Иеронима более или менее завуалированные упреки, будто тот «позволяет убийце уйти безнаказанно». Абель хорошо знал, какого отца он имеет, лучше самого пана Бербелека, и вот тот отец Абеля никогда бы не простил подобного афронта: убийство под самым порогом его спальни!

— Вот что они подумают, если ты заставишь убийцу броситься на колени? Особенно же после того, как сам публично взял на себя ответственность.

Пан Бербелек пожал плечами.

— Понимаю, это было ошибкой; но она уже никогда не повторится.

А во время обедов и ужинов ему приходилось глядеть на Шулиму, беззаботно флиртующую с капитаном, навязывающую свою власть всем мужчинам на борту, а после того — и женщинам. Веер, улыбка, округлая грудь, теплый голос с аристократическим акцентом, неподдельная благодарность за каждую мельчайшую услугу, пальцы, ненадолго останавливающиеся на твоем предплечье, на руке, щеке, словно мотылек, утренний зефир, цветочное благовоние бьет в голову, невысказанное обещание мутит мысли. Ведь именно подобным способом она обвела вокруг пальца министра Бруге и неургов — так что могут сделать такой себе Вавзар или Вукаций, чтобы защититься перед ее морфой? Даже Ихмет Зайдар поддался чарам Шулимы, во всяком случае, он представлял именно это, может быть, чтобы не отличаться — но, возможно, он начал игру уже ранее, когда по капле вливал в уши Иеронима свои ядовитые обвинения? Пан Бербелек уже не мог знать точно.

Вечером 25 априлиса, в Диес Венерис[5], низко на южном горизонте они увидели сияние, искру холодного огня — свет громадного маяка на Фаросе. «Аль-Хавиджа» начала свой спуск к Александрии.

Н

ПОД СОЛНЦЕМ НАВУХОДОНОСОРА

Поскольку причал воздушных свиней находился над Заливом Эвностос, возле Лунных Ворот, а дворец эстле Лаэтитии Загис располагался на другой стороне города, над Мареотейским озером, им пришлось проехать через центр так называемой Старой Александрии, то есть, через кварталы, замкнутые в древнейших крепостных стенах, поставленных еще в 25 году Александрийской Эры, то есть во времена, когда по приказу Великого Александра здесь, на месте деревушки Ракотис, были возведены первые здания из камня и кирпича. Эстле Шулима Амитасе указывала сложенным веером стороны света, мрачные силуэты здания, очерченные огненным пурпуром закатного неба; по сравнению с небом воденбургским, оно было громадным, цветастым и сочным будто перезрелый плод. Шулима ехала в первой виктике, вместе с Иеронимом и Алитеей; Ихмет Зайдар с Абелем ехали во второй, далее уже тянулась змея из шестнадцати виктик, загруженных сундуками, и многие из этих сундуков, как предполагал Бербелек, были перегружены с «Окусты» на «Аль-Хавиджу», а теперь с нее — на двуколки, и более месяца они ни разу не открывались. Слуги Иеронима и рабыня Амитасе ехали в последней виктике. Кроме того, Шулима наняла в порту банду голых мальчишек и девчонок, всего более сорока человек, орду грязной малышни, чтобы они эскортировали их во время проезда по городу, бежали рядом с повозками и отгоняли нищих, воров, самозванных проводников, нахальных уличных торговцев, жрецов и мошенников. При случае, стало явным владение эстле языком пахлави. Хотя от обитателей Александрии следовало бы ожидать знания греческого языка, большая часть туземной бедноты, особенно тут, в восточных канопийских кварталах, знает не более нескольких греческих оборотов вежливости, предупредила Шулима. Сейчас же она объясняла виды, мимо которых они проезжали, на мягком, придворном греческом.

Они ехали с запада на восток, по направлению к открывавшемуся над городом ночному, усыпанному звездами, небосклону, с последним отблеском умирающего солнца за спиной. Канопийский Тракт расстилался прямо до самых Ворот Солнца и дальше, к западному устью Нила, вдоль Старого Канала, проходя мимо Канописа, Меноута и Гераклейона — когда-то самостоятельных городов, теперь же без остатка поглощенных Александрией. Если не принимать во внимание невообразимых азиатских триполисов Джун-Го, Александрия была крупнейшим городом в мире. Согласно переписи, проведенной во времена Гипатии XII, в границах столицы Эгипта — включая окраинные городишки и деревни — проживало более пяти миллионов человек. С момента своего основания Александрия все время росла и завоевывала могущество и значение — но чего еще следовало ожидать от города Первого Кратистоса? И хотя историки утверждали, будто это неправда, кратистос, в настоящее время проживающий в Александрии, Навуходоносор Золотой, неустанно поддерживал легенду, делавшую его правнуком Великого Александра; это постоянство шло городу лишь на добро. Эстле Амитасе указывала на здания, насчитывающие пятьсот, тысячу, две тысячи лет. Первоначальный проект составил Дейнократес, образцом для которого были планы Гипподамоса из Милета. Именно оттуда был взят перекрестный уклад двух главных улиц: Тракта Канопийского и Тракта Белеукского. Они пересекаются в самом сердце Старой Александрии, и этот перекресток поэты окрестили Рынком Мира. Когда Амитасе показывала в его направлении вытянутой рукой, муниципальные невольники зажгли первые пирокийные фонари. С этого момента шнур виктик двигался между двумя параллельными рядами желтых огней. Фонари были очень высокие, выше пальм.