Яцек Дукай - Иные песни Страница 28

— Знаю, нам такие книги известны.

То, как она это произнесла — интонация, с которой покинуло ее уста слово «такие» — открыла в голове Иеронима тропу быстрых ассоциаций. В теории, Александрийская Библиотека является независимым учреждением, тем не менее, она находится на земле Гипатии, в антосе Навуходоносора. Береника, являясь жительницей Александрии, носит в себе все добро и проклятия данной Формы.

Пан Бербелек отбросил капюшон. Повернувшись к женщине, он слегка стиснул ее плечо. Та вздрогнула.

— Ты должна мне сказать, — заявил он. — Обязана.

Женщина инстинктивно кивнула.

— Свет Госпожи Нашей, скорее всего, из первого издания, — быстро начала она. — Язык Лабиринта, один из святынных языков Кафтора, которым не пользуются уже несколько тысяч лет. Когда после Пятой Войны Кратистосов и Изгнания Иллеи Коллотропийской появились лунные культы, они приняли тамошние традиции, а заново составленный язык — в качестве шифра. Письма и книги начали расходиться по всей Европе и Александрийской Африке. Сразу же после Изгнания, кратистосы оставались особенно чуткими к подобным вещам, они давили на царей, всех схваченных почитателей Госпожи приговаривали к казни. Прошло несколько сотен лет, но под антосами большинства кратистосов подобного рода книга до сих пор является отягощающим свидетельством. В том числе и здесь, под антосом Навуходоносора — особенно здесь. Ты обязан знать, эстлос: Потния когда-то владела этими землями, от Пиринеев до Садары и Аксума. Эти книги в Библиотеке у нас есть, поскольку у нас имеются все книги, но их не выдают, никто снаружи не имеет к ним доступа.

Проклятая Магдалена Леезе, подумал пан Бербелек. Только этого еще не хватало. А если еще и Шулима макала в этом пальцы…

Он сжал плечо Береники: ведь она раз уже поддалась ему, не откажет и теперь.

— Отдай.

Только та схватилась, освободилась от захвата, отошла от стола, прижав книжку к груди (грязно-черное пятно на светлой бронзе кожи).

— Думаю… думаю, тебе следует уйти, эстлос.

Ну вот, вот тебе и возвращение великого стратегоса, вздохнул про себя Иероним, натягивая на голову капюшон. Какая-то библиотекарша — уже перепуганная, тем не менее, без каких-либо проблем сбегает от него. Другое дело, действительно ли я бросил на весы морфу стратегоса — ведь я не перерезал бы ей горло, это не было приказом, она никогда не давала мне присяги. Не кратистос ты, Иероним, не царь, не аристократ чистой Формы. На твои мысли подействовали детские представления Абеля. Чернокнижник сожрал твое сердце — так что позабудь о прошлой жизни.

Он вышел из Серапеума на залитую солнцем площадь. С высоты ста шестидесяти трех ступеней он видел всю старую Александрию, вплоть до храма Изиды и Великого Маяка на острове Фарос. Небо было безоблачным, ничем не запятнанная синь, с которой стекает очищающее сияние. После нескольких ударов сердца настроение Иеронима полностью изменилось. Несмотря ни на что — подумал он, втягивая в легкие морской бриз, — несмотря ни на что, Ихмет был прав: длинные дни, теплые ночи, растворенный в воздухе свет, более красивые и здоровые люди, более пикантные приправы, чуть более горчащие вина; так можно уговорить себя, что есть жизнь и радость жизни, это благородная форма. Тысячи благословений Навуходоносору Золотому! Нет, я не поддамся. По крайней мере, я всегда могу плюнуть ей в лицо, правда?

Спускаясь с храмовой платформы, пан Бербелек смеялся уже вслух.

Разделились они у Фонтана Гесиода. Алитея была уверена, что брат собирается посетить римский бордель, она хорошо ощутила его настроение, но Абель был возбужден чем-то совершенно иным. Вчера, после ужина, он разговорился с Зеноном, сыном эстле Лотте от первого брака. Рабыни все время подливали вино, беседа все время переводилась туда, куда вели ее первые же ассоциации — цирк Аберрато К’Ире, черные олимпиады, римские гладиаторы — и вот тут-то Зенон рассказал об этом месте и показал свой шрам, скрываемый перед матерью и семейным текнитесом тела: узкий, бледный шрам на бедре. — У каждого молодого человека из хорошего дома имеется хотя бы один, — заверил Зенон. — Сейчас это в моде. Все ходят. Отказаться непристойно. Сады Паретене, ясное дело, Диес Мартис, час после заката, но нужно быть пораньше. Двадцать второй Сад. По рекомендации. Один шрам — одна рекомендация. Хочешь?

Что за вопрос! Форма не допускала отказа, тут отказался бы только трус — ничего удивительного, что «ходят все». Но он на самом деле хотел. Хотя, возможно, именно Форма вызвала то, что хотел. Из салона в салон, из квартала в кварта, где бы ни встретилось двое или более благородно рожденных молодых людей, достаточно, что только один навяжет ее сознательно, неумышленно — она победит, невозможно ее отвернуть, и уже ее понесут дальше… Когда сейчас он размышлял об этом, входя в Сады, один раз оглянувшись за собой, на вечерний город, на Александрию — от горизонта до горизонта, от неба до неба — к нему пришло воображение невидимых пальцев руки, стиснувшихся на столице Эгипта и выжимающих из нее самые свежие, самые живые соки прямо на плодородную почву Садов Паретене, еженедельно, в День Марса, в час после заката. Если какие-то боги и существуют, то именно такие, сказал сам себе Абель. Именно так мы и приносим им жертвы: добровольно, с желанием, по собственной, никем не принуждаемой воле. Ибо я знаю, что это Форма, но желаю ей поддаться, подчиниться. Если бы я сюда не пришел, то не смог бы поглядеть им в лицо: Зенону, другим, которые бы знали, что я отказался. Разум не управляет стыдом. Стыд рождается из неустанно проводимого сравнения с образом человека, каким бы мы хотели быть. Вот и отец обязан был покарать убийцу на борту «Аль-Хавиджи»; какой стыд, что он позволил ему уйти. Я знаю, как не могу себя не повести. Все это время Абель бессознательно поглаживал рукоять готского канджара, спрятанного под кируффой.

Священные Сады Паретене были основаны еще под аурой кратисты Иллеи, еще до Войн Кратистосов. Говорят, что все наилучшие текнитесы ге и флоры — это женщины, именно их произведения остаются в истории. Сады сотворила Мария Анатолийка, Черная Голубка, та самая, которая вывела молочную пальму и песчаную пшеницу, серб и зербиго. Участок эгипетской земли она переморфировала таким образом, что теперь любое растение было способно навязать ему свою Форму — самые экзотичные экземпляры из самых далеких уголков Земли росли здесь в условиях приближенным к тем, что были в стране их рождения. (Уже во времена Навуходоносора часть Садов была закрыта панелями из воденбургского стекла, чтобы обеспечить дополнительную изоляцию), Софисты до нынешнего дня спорили, в чем конкретно заключалась морфа Черной Голубки, что такого сотворила она здесь с керосом.

Сады Партене были доступны для посетителей круглые сутки, оплата составляла двадцать драхм. Абель заплатил и вошел. От стоящей за самой оградой часовенки Паретене аллейка раздваивалась; дорожки шли в противоположных направлениях, по периметру. Внутри же него находились закрытые сады, остающиеся, как правило, под патронатом храма или высоких домов; снаружи располагались сады открытые, под патронатом Гипатии. Двадцать Второй Сад был садом внутренним, записанным на Птолемеев.

Царили сумерки, невольники зажигали лампы. Освещались только аллеи, идущие по периметру; сами же сады быстро погрузились в полумрак, сплетенный из миллионов подвижных теней. Проходя мимо часовенки, Абель поглядел над железной оградой — из северных садов море было видно превосходно, Большой Залив и остров Фарос, отраженный свет маяка прорывался сквозь ветви даже сюда. Тем не менее, Абель свернул к югу.

В такое время Сады посещались разве что ищущими уединения влюбленными; входные билеты ценой двадцать драхм были введены еще и затем, чтобы отогнать отсюда уличных проституток. Индийский Сад, Сад Хатата, Сад Антиподов — пользовались наибольшей популярностью. А вот в Ледовый Сад и Сад Садары приходил мало кто.

Абель прошел первый поворот. Возле каждой боковой аллейки стояла небольшая фигурка Паретене, по атрибуту, который та держала в руках, можно было распознать характер данного сада. Зенон сказал Абелю, чтобы тот свернул возле Паретене с драконом.

Но при этом он забыл сообщить, что это был всего лишь второй сад южной аллеи, так что Абель удивленно застыл при виде каменной фигуры женщины с чудищем. Пальцы юноши нервно сжимали мокрую от пота рукоятку канджара. Абель облизал губы, огляделся по сторонам — рядом никто не проходил, впрочем, какое это имело значение, увидит ли его кто-нибудь; дело как раз даже в том, пускай все увидят, как Абель Лятек, Абель Бербелек этим вот канджаром…

Со мной могло бы что-нибудь случиться, отец мог меня задержать и запретить идти, я мог заблудиться, ведь мне вовсе и не обязательно идти туда, как-нибудь да отболтаюсь, мне поверят — но при этом знал, что не поверят — ведь любой камень под ногой… я могу споткнуться в неподходящий момент… и на тебе, удар ножом между ребер… а врач не успеет… такой случается, Зенон рассказывал, что случалось — только случай не оказывает влияния на Форму, разве мог бы погибнуть Александр, упав с коня? — если вот сейчас я вернусь, а меня никто не видел, и никто и не узнает, что…