Геннадий Прашкевич - Дэдо (сборник)

Геннадий Прашкевич

Дэдо (сборник)

© Прашкевич Г. М., 2014

© ООО «Литературный Совет», 2014

Дэдо

Часть первая

Скорпион и египтянка

Панглос сказал так:

– Учитель, мы пришли спросить у вас, для чего создано столь странное животное, как человек?

– А тебе-то что до этого? – сказал дервиш. – Твое ли это дело?

– Но, преподобный отец, – сказал Кандид, – на земле ужасно много зла.

– Ну и что же? – сказал дервиш. – Какое имеет значение, царит на земле зло или добро? Когда султан посылает корабль в Египет, разве он заботится о том, хорошо или худо корабельным крысам?

– Что же нам делать? – спросил Панглос.

– Молчать, – ответил дервиш.

Семена Юшина призвали на флот из самой глуши Тамбовской губернии.

Была в Темниковском уезде такая деревенька Гнилой Брод. Окружали ее леса, болота, о море или океане там не знали. Правда, много было волков, к ним в Гнилом Броду относились, как к комарам, – отмахивались. Волк мог выйти из леса и приветливо сказать: «Здравствуй, товарищ!» – на это не обращали внимания. Жизнь текла как везде – сажали картошку, кляли налоги, терпеливо ждали каких-то чудесных событий, дивились на ночные звезды, дышали сырыми туманами. Зимой Семен с другими ребятишками бегал на замерзшее болото искать подо льдом пузыри вонючего газа. Найдя такой пузырь, пешней пробивали отверстие, подносили спичку – и поднимался над мерзлым болотом тихий, как бы сонный язык огня.

Короче, уезд был столь дик, что, очутившись в городе, Семен мало чему удивлялся: когда удивляет всё, удивления не замечаешь, бродишь с открытым ртом.

Конечно, Семен и раньше догадывался, что за болотами, окружавшими Гнилой Брод, может оказаться всякое, ну, так оно и оказалось. Только перед вывесками модных магазинов Семен задерживался подолгу. Качал стриженой головой, внимательно всматривался в закорючки и палочки, волновался, подмечая неожиданный цвет той или иной плоскости, – мог стоять, пока не заинтересовывал околоточного. Про буквы Семен и раньше слышал, что посредством их определенного соединения можно сообщаться с ближними, но вот рисунки… Иногда ему казалось, что, может, он и сам бы мог изобразить розовый калач на вывеске булочной или зеленую бутылку над трактиром. Смущенный такой неожиданной мыслью, он приглядывался внимательнее. Вдруг видел отдельные мазки, улавливал мысленно ход кисти, улавливал линии, непонятно почему пересекающиеся именно вот так, а не иначе, можно сказать, что совсем не так, как вывел бы их он сам. Все равно линии и мазки сливались, в конце концов, в рисунок изящного мужского зонта или опрятной человеческой фигуры, к месту (улица все-таки!) украшенной высокой черной шляпой, а то какой-то необычной мебели. Диваны и кресла (не деревянные лавки и табуреты, как в деревне Гнилой Брод) Семен впервые увидел в Крюковских казармах, а потом на броненосце «Бородино», куда был назначен марсовым – спецом по такелажу – после обязательного срока обучения. На флоте, кстати, выявился единственный, зато особенный талант марсового Семена Юшина: одним средним пальцем правой реки он мог поднимать тяжесть, которую с трудом отрывали от земли два комендора. Конечно, не больше, чем на аршин от земли, но зато только одним, только средним пальцем. Всей пятерней не получалось, видно таким уродился.

На флоте Семен узнал еще одну странную для себя вещь.

Обычно выходцев из таких деревенек, как Гнилой Брод, жаба давит. Они скупы, гребут под себя копейку. А Семен, наоборот, в первом же увольнении пропился вчистую. Хорошо, комендор Стасов знающе подтвердил, что если марсовый любит женщин и хорошую выпивку, значит, не может быть совсем плохим человеком.

Памятуя сказанное, Семен служил ровно и весело. Какого-нибудь морского братка после очередной драки привычно успокаивал: «Казенную фланельку пропил? Вот дело! Зато с бабой познакомился!»

«Да хорошо ли это?» – вздыхал пропившийся.

На что Семен спрашивал: «Муж-то есть у нее?»

«Говорит, умер», – ободрялся матрос.

«Ну вот, сам видишь. Он уже умер, а ты живешь, – ласково гнул свое Семен. – Он умер, а ты казенную фланельку пропил. Есть разница? С собой, что ли, собрался забрать фланельку?»

«Да зачем же?» – пугался браток.

«На воде служим…»

Про броненосец «Бородино» говорили, что с таким неуклюжим утюгом не оберешься беды, но Семен не верил. Громадный корабль вошел в строй прямо со стапелей, ничего удивительного, многое на нем требовало доводки. Котлы, машины, даже руль только-только начинали рабочую жизнь, а ведь даже сапог жмет, пока не разносишь. Семен считал, что лучше его корабля на флоте нет. Конечно, в штормовую погоду «Бородино» сильно заваливало на тот или иной борт, особенно когда бункера под завязку грузили углем; в походе он загадочно терял пресную воду; не раз опасно выкатывался из строя то вправо, то влево, угрожая столкновением соседним кораблям. Никому так часто, как капитану первого ранга Серебренникову, командующий 2‑й Тихоокеанской эскадрой адмирал Рожественский не закатывал отменных скандалов. «Безмозглый нигилист! – адмирал ругался резко, отрывисто. На целую голову торчал над офицерами, длинный, сухой, кричал, как лаял. – Сучья отрыжка! Чухонской лайбой ему командовать, а не броненосцем!»

Когда 14 мая 1905 года над серым горизонтом Цусимского пролива поднялись чуть сбитые ветром густые клубы дымов главных неприятельских сил, команда броненосца «Бородино» немедленно была собрана на шканцах. Энергичнее всех на боевую речь капитана откликнулся троекратным ура марсовой Семен Юшин. Баталер Новиков, участвовавший в том же морском сражении (только на броненосце «Орел»), позже писал о Семене Юшине, что был марсовой в то время и плотен, и плечист. И имел он такие густые усы, что не надо было их склеивать для красоты мылом, – сами устрашающе торчали сразу в две стороны, как пики.

«Слушая капитана, – писал позже баталер, – марсовой Юшин смотрел на него так, как истинно верующий человек смотрит на чудотворную икону».

В батареях, казематах, на мостиках во всю мощь загрохотали скорострельные орудия. Перекрывая их трескотню, ударили шестидюймовые башни. С первых минут боя огонь японской эскадры сосредоточился на флагманском броненосце «Суворов», хотя и всем другим тоже отменно перепадало.

«Юшин выпрямился, – писал позже баталер в своей хронике Цусимского сражения, – и тут только заметил, что «Бородино» выкатился из строя вправо и шел в одиночестве. Что-то случилось с рулевым управлением, вероятно, заклинился штурвал в боевой рубке. Но минут через пятнадцать повреждения были исправлены. Когда броненосец поворачивал, чтобы вступить на свое место, Юшин выглянул в орудийный порт. Сбоку боевой колонны, кабельтовых в десяти, горел броненосец «Ослябя», зарывшийся носом в море по самые клюзы. Увидел это и командир каземата Беннигсен, отметивший как бы про себя: «Недолго продержится на воде…» – «Бить их нужно, ваше благородие, японцев-то» – словно пьяный, заорал Юшин».

Броненосцу «Бородино» тоже сильно не повезло.

По ходу боя крупнокалиберный японский снаряд разорвался у входа в рубку, полностью разрушив капитанский мостик. Старший штурман Чайковский и младший штурман де Ливрон были убиты на месте, минера Геркена контузило. Старший артиллерист лейтенант Завалишин попытался спуститься с разрушенного мостика, но осколками ему разворотило живот. Тем же снарядом убило всех находившихся в рубке телефонистов и рулевых, а капитану первого ранга Серебренникову оторвало кисть правой руки. Командовать броненосцем он уже не мог, и управление перешло в центральный пост – к старшему офицеру капитану второго ранга Макарову. Выходили из строя орудия и люди, позже скрупулезно указывал в своей хронике баталер Новиков, разрушались приборы, увеличивалось число пробоин в бортах. Управлять броненосцем из центрального поста оказалось делом нелегким. Чтобы видеть панораму боя и контролировать его течение, командир должен был постоянно находиться на батарейной палубе или в одной из орудийных башен. Распоряжения отдавались по переговорной трубе сперва в центральный пост, расположенный глубоко в недрах корабля, а уже оттуда, повторенные другими офицерами, поступали к тем, кто должен был исполнять эти распоряжения. Грохот выстрелов, взрывы неприятельских снарядов, громкие выкрики трюмно-пожарного дивизиона, отчаянные вопли и стоны раненых приводили к тому, что слова распоряжений путались, передавались неправильно.

Вышел из строя флагманский броненосец «Суворов»…

С разбитым бортом носовой части, с пробоинами по ватерлинии, с накренившейся от взрыва десятидюймовой носовой башней, с неустранимым пожаром на носовом мостике и на рострах, сел носом на клюзы, «Ослябя»…