Александр Соболь - Все цвета радуги Страница 10

– Но я ведь знаю, что иначе тогда было невозможно! – тихо воскликнул Олвар.

– Может, и невозможно. Но сейчас я хочу вложить тебе в голову мысль, до которой дошел кровью и потом: нет ничего более ценного, чем человеческая жизнь. И никто не имеет права отнять жизнь у человека… да и любого живого существа, обладающего душой и разумом. Разве что защищаясь… да и то…

И вдруг в самой глубине его естества зародился страх, который он ни в коем случае не должен показать перед сыном: страх понимания того, что все его слова мало чего стоят, ибо он немедленно убьет любого, кто подымет руку на Олвара или Ладу… Да, так бы оно и было, несмотря на все разговоры о ценности любой человеческой жизни… он знал это… не ведал только Рангар, куда приведет его это знание в конце концов… и хорошо, что не ведал, ибо информация о таком грядущем, уготованном безжалостной судьбой и чьей-то непредставимо могучей волей, могла запросто лишить рассудка даже человека с таким сильным характером, как Рангар.

Он поймал на себе испытывающий взгляд сына и едва не запаниковал, подумав, что его, Рангара, мысли могли отразиться на лице… С напускной суровостью спросил:

– Ты понял?

– Да, отец.

Но Рангар чувствовал, что надо что-то добавить, что-то очень убедительное… И он, откашлявшись, заговорил:

– К сожалению, почти во всех мирах, населенных людьми и другими разумными существами, порой совсем на нас не похожих, льется кровь… не важно, какая – красная, зеленая или голубая… или даже не кровь вовсе. И очень слабым утешением является бессмертие души, без своего носителя ей ой как несладко приходится… так что вынуждена она преимущественно пребывать в особом состоянии, которое мой брат физик назвал бы латентным.

Рангар вспомнил трагедию лже-Фишура, и тень набежала на его лицо. В самом деле – все понимать, чувствовать… и ничего не мочь. Муки похлеще адских.

Олвар слушал, испытывая странный, неведомый ранее внутренний трепет… слова отца задевали какие-то потаенные струны в самой глубине его естества… какие-то неясные картины теснились перед его внутренним взором, еще полудетским, но уже необычайном проницательным.

– Но, отец… возможно ли, чтоб было иначе? И как сделать, чтобы было иначе, если это возможно?

– О, это вопрос! Этого, сын, никто не знает. Помнишь, я рассказывал тебе о великом Пути Равновесия между Добром и Злом? Так вот, оказывается, мало просто знать, что надо идти этим путем. Главное знание – как, двигаться по этому пути, как удержаться на нем, не сорвавшись влево или вправо, – вряд ли кому ведомо.

– Отец, я сейчас вспомнил ту легенду твоего мира… о человеке по имени Иисус Христос, который взял на себя все грехи человечества и, добровольно принял мученическую смерть, чтобы искупить их.

– Странно, почему ты вспомнил именно эту легенду. Я ведь рассказывал тебе и множество других.

– Не знаю. Мне вдруг, показалось, что это как-то связано… с тем, что ты только что говорил. И еще… там было как-то не так. Я еще не знаю как, но обязательно узнаю.

– Гм… Даже я не всегда понимаю твои ассоциации. Наверное, ты будешь великим мудрецом, когда вырастешь. И это хорошо. Быть мудрецом гораздо более почетно, чем самым великим воином.

– Не все так думают, отец.

– Не все… – согласился Рангар. И прибавил, вздохнув: – К сожалению.

Они посидели еще некоторое время на травке. Обычно вертлявый, непоседливый Олвар был необычайно тих и задумчив, и Рангар вдруг поймал себя на мысли, что даже для него, отца, душа сына – отнюдь не раскрытая книга…

Но тут в окне показалась чуть заспанная Лада и счастливо улыбнулась, увидев двух самых дорогих ее сердцу людей.

– Вы опять на ногах ни свет ни заря?

– В данный момент, мамочка, – сказал Олвар и озорные бесенята заплясали в его глазах, – мы не на ногах, а на попках.

И все трое весело расхохотались.

И в этот момент будто чья-то мерзкая холодная лапа сдавила сердце Рангару, и он оборвал смех. Лада и Олвар тоже перестали смеяться и с тревогой посмотрели на главу семьи.

А он ощутил себя вдруг так, как в ночь накануне битвы в Холодном ущелье двенадцать лет назад…

После завтрака секретарь имперской канцелярии сообщил, что в полдень Его Императорское Величество собирает внеочередной Коллегиум.

За годы, проведенные во дворце в должности Первого Советника, Рангар приложил немало сил, чтобы максимально приблизить государственное устройство Крон-армара к такому, которое земными историками именовалось “конституционной монархией”.

Созданный указом Императора пять лет назад Коллегиум представлял нечто среднее между верхней палатой парламента и кабинетом министров. В него, кроме Императора и его Первого Советника, входили военный и морской министры, министры земледелия, ремесел, общественной безопасности, три Верховных Мага и Президент Академии естественных наук. (Академия была более чем дорога сердцу Рангара, поскольку в это свое детище он вгрохал колоссальный труд, кучу денег и сам был первым ее Президентом – до того момента, когда шесть лет назад он доверил этот пост поразительно талантливому естествоиспытателю Балеару Коннефлету: Рангар только дивился необычайной одаренности Балеара и даже не сумел отыскать в истории земной науки фигуры адекватной; пожалуй, были у Балеара черты, роднившие его с такими титанами, как Архимед, Леонардо и Ломоносов. Единственное, что порой тревожило Рангара, было непомерное честолюбие Балеара, граничащее с тщеславием.) То, что число членов Коллегиума равнялось одиннадцати – магическому числу второго порядка, – было продиктовано традициями, к которым Рангар старался относиться максимально бережно. Даже традиции негативного толка он не крушил с плеча, а плавно изменял. Рангар знал, чем чреваты революции, и стремился к преобразованиям сугубо эволюционным.

Для заседания Коллегиума был отведен специальный зал на третьем этаже дворца. Он не отличался огромными размерами и роскошным убранством: в овальном помещении без окон, но со стеклянным потолком располагался овальный же стол из жемчужного дерева, вокруг которого стояли одиннадцать кресел с высокими прямыми спинками; на каждом золотился герб Императора. К стене прижимался еще одни стол – низкий и узкий, уставленный кувшинами с разнообразными напитками и вазами с не менее разнообразными фруктами.

По установившейся традиции Скейвар сидел во главе стола, Рангар занимал место по правую руку от Императора, слева восседал военный министр лейб-маршал Кориар диль Эр-Мувит. В свое время об этом военачальнике с большим уважением отзывался генерал Карлехар ла Фор-Рокс, трагически погибший при штурме Цитадели Сверкающих, что послужило не последним аргументом для Рангара при назначении Кориара на этот важный пост.

Справа от Рангара места занимали Президент Академии естественных наук Балеар Коннефлет и три Верховных Мага: Ольгерн Орнет, Пенелиан Дируит и Клеохар Беарлиф. Напротив сидели, по левую руку от военного министра, Архаир ла Мар Меандор – министр морской; министр общественной безопасности (он же – Хранитель Большой Императорской печати) Ротасар диль Кен-Уэнго; министр земледелия Пунктор Ледеур и министр ремесел Пеленесар ла Кер-Феллет.

Где-то среди них, очень вероятно, находится предатель или даже предатели, подумал Рангар, ибо заговор во дворце вряд ли может быть успешным, если он не опирается на кого-нибудь из членов Коллегиума.

Император почему-то мешкал, не открывая заседания, тонкое нервное лицо его носило следы усталости, как после бессонной ночи, и плохо скрываемого волнения. И Рангар, напрягшись, попробовал выйти на сверхчувственный уровень.

Он давно не занимался подобным, и это удалось ему далеко не сразу. Однако с пятой или шестой попытки, каждый раз повышая уровень самоконцентрации, он словно вынырнул из толщи мутной воды под яркий солнечный свет и вздохнул полной грудью, озираясь.

Теперь он явственно видел – причем в цвете – ауру каждого из десяти сидящих за столом человек.

Над головой Скейвара пульсировало алое облако тревоги столь острой, что иным чувствам места просто не оставалось.

В ауре военного министра, наоборот, преобладали спокойные голубовато-зеленые тона, однако в них нет-нет да проскакивали алые искорки.

Над морским министром, судя по коричневым тонам ауры, довлели мрачные предчувствия, впрочем, как и над министром земледелия.

Безмятежный желтовато-зеленый фон ауры министра ремесел резко контрастировал с бурлящей, подобно вулкану, ауре министра общественной безопасности.

Рангар обратил надзрение на ряд, в котором сидел сам. Аура Ольгерна Орнета поражала богатством тонов, полутонов и оттенков; однако преобладали золотисто-пурпурные цвета, свидетельствующие об интенсивной, порожденной тревогой работе мысли.