Юрий Безелянский - Страсти по Луне. Книга эссе, зарисовок и фантазий Страница 12

Жестокое время! Жестокие игры!

На Парижском конгрессе писателей в 1935 году Кольцов пламенно вещал о том, что теперь русские писатели могут разговаривать с западными собратьями по-другому – за их спиной больше нет ни каторги, ни всеобщей неграмотности, ни салтыковских помпадуров.

Да, царского гнета уже не было. Его сменил новый гнет – советский. Об этом Кольцов не обмолвился ни словом. Ему было трудно, а может быть, даже и невозможно признаться в том, что идеалы, в которые он верил, оказались ложными. И, значит, надо перечеркивать всю свою жизнь. До последней минуты, по словам Бориса Ефимова, Кольцов «фанатично верил в мудрость Сталина». Не кто иной, как Кольцов, в 1929 году написал восторженный очерк «Загадка – Сталин». Да, Кольцов дружил с властью. Однажды один из сталинских сатрапов, Мехлис, расчувствовавшись, сказал Кольцову: «Михаил! У меня никогда не было братьев, и ты мне все равно как родной брат!»

Брат Мехлис это опасно! И вообще, как написал Осип Мандельштам: «Мы живем, под собою не чуя страны…» Кстати, какая разная судьба у Михаила Кольцова и Осипа Мандельштама! У одного получился роман с властью, у другого – нет. Только вот итог вышел один: растоптали обоих – Кольцова и Мандельштама.

Развязка наступила 13 декабря 1938 года. Накануне вечером, на открытом партийном собрании в Доме писателей, Кольцов делал большой доклад в связи с выходом в свет «Краткого курса истории ВКП(б)». Литературная Москва до отказа заполнила зал писательского клуба. А на следующий день Кольцова арестовали.

Борис Ефимов с трудом попал на прием к председателю Военной коллегии Василию Ульриху, который председательствовал на всех крупных политических процессах 30-х годов.

– В чем его обвинили? – спросил Ефимов.

– Как вам сказать… – промямлил Ульрих, – различные пункты пятьдесят восьмой статьи…

– И он признал себя виновным?

– Э, какой вы любопытный! – сказал Ульрих со своей знаменитой иезуитской улыбочкой. – Довольно ершистый у вас братец. Колючий. А это не всегда полезно… А вам я советую спокойно работать и поскорее забыть об этом тяжелом деле.

Как ни странно, Борису Ефимову дали спокойно работать, он избежал репрессий. А его брат, Михаил Кольцов, погиб 2 февраля 1940 года, на 42-м году жизни.

Предчувствуя гибель, Кольцов сказал Марии Остен: «Уезжай во Францию. Не возвращайся, пока не скажу». Она уехала, но, узнав о случившемся, тут же бросилась на помощь Кольцову. Приехала в «страну чудес», где была арестована и расстреляна. За что? За любовь?! Потом, посмертно конечно, ее реабилитировали: не виновна…

Вот так трагически сложилась судьба легендарного Михаила Кольцова и его любимой женщины.

В романе «По ком звонит колокол» Хемингуэй в журналисте Каркове воплотил черты Кольцова: «Джордан не встречал еще человека, у которого была такая хорошая голова, столько внутреннего достоинства и внешней дерзости и такое остроумие».

«Хорошая голова», «внутреннее достоинство», «дерзость» и «остроумие» – все это и предопределило судьбу Кольцова.

Борис Ефимов нежно называл своего брата Мышонком. Мышонку режим дал сначала порезвиться всласть, а потом заманил в мышеловку. Она захлопнулась, издав надсадный металлический скрежет. Ловушка для Кольцова сработала.

Хозяин лавки метафор (Юрий Олеша)

Юрий Олеша прожил 61 год и ушел из жизни 10 мая 1960 года. О нем лучше всего сказал Александр Иванов:

Хоть писал он прозу, был поэтом.Накоротке со славой был знаком.«Трех толстяков» придумал, но при этомНе стал ни богачом, ни толстяком.

Трагична участь талантливого писателя в условиях тоталитарной системы… Нужно резко меняться, приспосабливаться, мимикрировать, льстить, угождать, одним словом, капитулировать. О капитуляции, о сдаче и гибели Юрии Олеши рассказал в своей книге Анатолий Белинков, за которую он сам и поплатился в 1968 году.

Белинков так определил судьбу Олеши: «Он плыл на барже эпохи и не стремился переложить руль. Он катил в омнибусе отечественной словесности и не пытался повлиять на маршрут. Он понимающе улыбался, когда требовало время, приплясывал, когда вынуждали обстоятельства, кивал, когда диктовал исторический процесс. И вообще он жил так, как будто бы его самого, его воли, его власти не существовало, а существовали только: эпоха, обстоятельства, закономерность, необходимость, процесс… Он думал, что для того, чтобы овладеть профессией значительного писателя, нужно не покладая рук создавать замечательные метафоры. Он не понимал, что нужны более важные вещи: смелость не слушать толпу, все решать самостоятельно, готовность к ежеминутной гибели, ответственность за все человечество, уверенность в том, что когда приходится выбирать между рабством и смертью, то нужно выбирать смерть».

Но в 30-е годы, в расцвет сталинской поры, мало у кого было мужество добровольно выбирать смерть. Люди лавировали. Лавировал и Юрий Олеша. 16 мая 1936 года на общемосковском собрании писателей, посвященном борьбе с формализмом и натурализмом в литературе и искусстве, Юрий Олеша говорил с трибуны: «У нас нет в жизни и деятельности государства самостоятельно растущих и движущихся линий. Все части рисунка сцеплены, зависят друг от друга и подчинены одной линии. Эта линия есть забота и неусыпная, страстная мысль о пользе народа, о том, чтобы народу было хорошо. Это есть генеральная линия партии…»

А ведь в ту пору об Олешу уже вытирали ноги. Его критиковали и били: «Несносно это зрелище человека, который водрузил себя в центр мироздания и здесь осанисто примеривает на свой рост и вкус, на свое удовольствие или неудовольствие важнейшие события времени…» (Иван Катаев). Юрий Олеша боялся находиться в «центре мироздания» и пытался прикрыть голову «генеральной линией партии».

«Он не был человеком с биографией, в которой играл главную роль, – отмечал Белинков. – Он был человеком судьбы. Он только плыл и плыл не к назначенному месту, а туда, куда принесет волна…»

Да, Юрий Олеша выбрал конформизм, который и позволил ему уцелеть в тот грозный период, хотя уцелел он больше по случайности, ибо на Лубянке давно числился членом троцкистской организации и к тому же террористом (автор «Трех толстяков» в роли бомбометателя?!). Но так уж получилось, что «короля деталей» не взяли и он скончался на воле от элементарного инфаркта. Умер нищим писателем. Кстати, он долгие годы носился с идеей написать роман «Нищий» – именно таким себя ощущал.

А как лучезарно начиналась жизнь! Уютный Елиза- ветград, где он родился. Затем Одесса, счастливые гимназические годы, увлечение поэзией.

Мелькнет крылатая косынка,Запахнет сладостно левкой –На улицах и в шуме рынка,В садах, над сонною рекой…

В 1923 году Юрий Олеша переехал в Москву и стал сотрудником популярной тогда газеты «Гудок». Более 500 (!) фельетонов опубликовал он в «Гудке» под псевдонимом Зубило. Бичевал недостатки. Высмеивал мещан.

В 1927 году появился его роман «Зависть», который сделал ему имя. Роман открывался фразой-откровением: «А по утрам он пел в клозете». Герой «Зависти» интеллигент Николай Кавалеров – это не только «эго» самого писателя, но и некоторый автобиографический самооговор.

«Судьба моя сложилась так, что ни каторги, ни революционного стажа нет за мной. Мне не поручают столь ответственного дела, как изготовление шипучих вод или устройство пасек. Но значит ли это, что я плохой сын века, а вы – хороший? – так пишет Николай Кавалеров другому герою «Зависти», Андрею Бабичеву. – Значит ли это, что я – ничто, вы – большое нечто?..»

Метания интеллигента в эпоху социализма – вот что описывал Олеша. В 1928 году вышел его роман- сказка «Три толстяка». Эта книга тоже принесла ему шумный успех. Значительно менее популярны были пьесы «Заговор чувств» и «Список благодеяний». Сюжет последней весьма примечателен. За границу едет советская актриса Елена Гончарова. Она везет в чемодане свой дневник, состоящий из двух тетрадей: список благодеяний Советской власти и список ее преступлений. Гончарова никак не может решить для себя, какой же из них вернее… Не мог решить и автор. Юрия Олешу мучила та же раздвоенность.

Собственные мучения и критика в его адрес литературных чиновников привели к двадцатилетнему молчанию писателя. Сценарии Олеши были запрещены, рассказы не печатали, о его творчестве ходили лишь устные легенды. Писатель, который, по словам Бориса Ямпольского, «был вырезан из чистого кристалла воображения», оказался не нужным. Ему приходилось заниматься поденщиной: писать рецензии, переводить с туркменского, работать на радио. Постепенно от него уходила Слава. «Я акын из “Националя”», – печально говорил о себе Олеша. Он любил посидеть за пустым столиком в своем любимом ресторане, поболтать с кем-нибудь или просто смотреть по сторонам. «Я развлекаюсь наблюдениями», – признавался он. Его друг Исаак Бабель, видя, как часто Олеша прикладывается к бутылке, говорил ему: «Не налегайте, Юра… Я теряю собеседника». Но тот все «налегал» и «налегал».