Руслан Шабельник - Пути Господни (СИ) Страница 26

С превеликим уважением, Марк Шагалов – отец будущего члена Совета Церкви.

Тишину нарушал шорох одежд.

Когда они приходили – тихие голоса, щелчки переругиваний, сдавленный смех, были основными звуками.

В конце проповеди – шорох одежд. Только.

Эммануил обругал себя.

Пусть и мысленно, он назвал свое выступление – проповедью.

Не первый раз.

Что случилось?

Или уверовал в собственное божественное естество?

Вода, изменчивая, податливая, безвольная вода точит мерило твердости – камень.

Когда, гуляя секторами, на каждом шагу натыкаешься на собственные изречения, возведенные в канон. Когда именем твоим проклинают оступившихся и им же восхваляют праведников. Когда новообращенные смотрят на тебя с затаенным благоговением.

Поневоле задумаешься.

Оговоришься. Душа не камень.

- Учитель, благослови моего сына.

Женщина была неимоверно худа – тонкие кисти, обтянутые серой кожей, торчащие скулы, глубоко запавшие глаза; жидкая челка выбивается из-под серого платка. Малыш – ребенок восьми лет, напротив, являл типичный пример, что называется, - пышущего здоровьем. Округлившейся животик, румяные, лоснящиеся щеки, горящие глаза, на губах – немного язвительная ухмылка. Создавалось устойчивое впечатление – дитя высасывает жизненные соки из матери.

Ладонь касается пушистого ежика волос.

- Благословляю тебя.

Когда-то он помнил их всех. Мог назвать по имени. Сколько пар образовалось, смешалось фамилий, дав ростки новой жизни.

- Учитель, спасибо, спасибо!

Малыш, в отличие от матери, нехотя склонил голову и удалился, важно неся мячик пуза.

Он мечтал о счастье, хотел царства гармонии. Шабровски – забытый друг, ты оказался прав. Люди – всегда люди.

Кто-то обязательно узрит, что кусок (жена, комната, одежда) соседа лучше. Кто-то захочет отобрать его. Силой. Кто-то захочет власти и двинется к ней, уничтожая и кроша все на пути. И достигнет. Пьедестал – гора трупов, или судеб. Пока только горка. Чтобы удержаться наверху, гора должна быть больше, шире. Чтоб никто не добрался. По трупам трудно карабкаться.

Выбирай, отделяй, изолируй лучших среди лучших.

Люди – всегда люди.

И какая разница – планета, страна или корабль – количество. Единство, суть – неизменна.

- Благослови и меня, Учитель!

- Благословляю.

Дурак, наивный глупец. Сто лет понадобилось, чтобы прозреть. Меряя историей – капля, чертовски мало. Меряя искалеченными судьбами…

Виноват, как же он виноват перед ними. Предками, поверившими ему, закончившими жизненный путь в топке утилизатора со сладкой надеждой на будущее. Живущими сейчас – просящим благословение, смотрящим с надеждой – мальчиком и его матерью. И самое главное – перед многими поколениями их потомков.

Знали бы они.

Впору проклинать.

- Учитель, благослови.

- Благословляю.

Упасть на колени, сейчас, перед всеми, просить, вымолить прощение… нет ему прощения.

А может… открыться, выйти к церковникам, сказать, кто он на самом деле, пожурить нерадивых детей, подкорректировать, исправить, и с начала, ведь не все потеряно!..

Не поверят. Или того хуже – обожествят.

Но вероятнее – первое.

Появись Иисус на Земле в век инквизиции, странствуй, проповедуй, твори чудеса, наводи порядок в храмах – его первого сожгли бы на костре. Может и сожгли, за тысячами жертв не заметив смерти Спасителя.

- Благослови, Учитель.

- Благословляю.

Родители строго настрого запретили спускаться в заброшенные сектора, но запретный плод, как известно, сладок.

Мальчишки натолкнулись на человека.

Мальчишки – это Тимур, Саша Гайдуковский, Андрей Гопко, Нолан и еще пара примкнувших к компании ребят из сектора химиков.

Поначалу они испугались. Но, увидев, чем занят незнакомец, осмелели.

Тимур и Саша, как самые смелые подошли ближе.

Человек плакал.

Тихо, без вздрагиваний.

Блестящие слезы стекали по худым щекам.

- Простите, простите…

Шептали искусанные в кровь губы.

Человек взглянул на детей.

- Простите меня!

***

Место аварии: реакторный отсек.

Причина: износ оборудования (трещина во втором экранирующем кожухе).

Потери людских ресурсов – 0.

Прекратили функционировать, либо получили повреждения, несовместимые с дальнейшей трудовой деятельностью – 23 раба. Отработанный материал утилизирован.

Рекомендуемая квота на детей – 5.

Боэта!

Боэта!

Рхат Лун пребывал, словно во сне.

«Великая Мать, спасибо!»

Крамольная мысль иногда закрадывалась в его голову: «Ради встречи с Боэтой, стоило оказаться на Ковчеге».

Хозяин Брайен уже несколько раз брал Рхата на собрания. Каждый раз в разное место. И каждый раз он встречал там Боэту. Забившись в самый дальний угол, они разговаривали с девушкой. Долго, пока шло собрание. В последнюю встречу, Рхат осмелел, тихонько, в темноте, он накрыл волосатую руку девушки своей ладонью. И она не отдернула.

Рхат был счастлив.

После этого он не спал всю ночь, молился, мечтал, считал дни до следующего собрания.

Никогда работа по дому не была настолько в радость. Никогда хозяева не были такими добрыми. Никогда дни не тянулись так мучительно долго…

- Ты уверенна, ты точно уверенна?

- Да, не забывай, это не впервые. Все симптомы!

Громкие голоса Хозяев вывели из полусонного состояния.

- Не очень хорошо.

- Думаешь, я не понимаю!

Ругаются?

Как они могут ругаться, когда вокруг все так хорошо! Как кто-то вообще может быть недоволен!

- Не кричи, Лизу разбудишь.

- Извини.

- Ничего, ты меня извини.

- Я люблю тебя.

- Я тоже тебя люблю.

Любовь – другое дело. Конечно, любовь Хозяев совсем не такая, как у Рхата. У него она намного сильнее, чище…

- Еще раз спрошу – уверенна?

- Да, я беременна.

Беременна!

Какое счастье!

Хозяйка беременна!

Какая радостная новость!

Осмелевший Рхат, едва не ворвался к ним в спальню.

Поздравить! Все равны – сами говорили.

- Что будем делать?

- Не знаю, пока не знаю…

Непонятно.

Почему в голосах людей нет радости?

Рхат представил, как бы он радовался, узнай, что жена ждет ребенка… особенно, если жена – Боэта…

- Я… все будет хорошо, я люблю тебя.

- Я тоже тебя люблю.

Чужие обычаи. Непонятные разговоры.

***

И настали смутные времена.

Но истинные сыны и дочери сохранили верность Заветам Учителя и Матери Церкви, ибо знали – любящий Отец испытывает их. И чем суровее испытание, тем щедрее грядущая награда.

Летопись Исхода

Глава 2. часть 9.

Александр Сонаролла восседал за рабочим столом в кабинете главы текстильщиков. Стопка листов серой бумаги, да механические часы на бронзовой подставке, ничто более не нарушало девственную серость стола.

Брови пастыря сошлись к переносице, да так, что образовали почти сплошную линию.

Перед Пастырем стоял докладчик, и монотонная дробь тихого голоса вплеталась в неизменный гул Ковчега.

- Катали и Протесты снова подрались, прямо на Майдане. Наши соглядатаи поначалу не вмешивались в потасовку, однако потом не удержались. Результат – два человека в больнице.

Вечные лампы с высоты потолка глядели на докладчика безразличными глазами.

- Бывший учитель младших классов Несторий собирает сторонников. Выступает публично. На последнем собрании присутствовали наши люди, насчитали более ста человек. Несторий утверждает, что Учитель не человек, и не богочеловек, а сын бога.

Переминающаяся у стен дюжина подвижников, в среде которых угадывались и старшины цехов, издала дружное, неопределенное:

- О-о-о.

- Небезызвестный Апполинарий снова без разрешения выступал в ткацких цехах, в рабочее время, - голос продолжал отбивать заведенную дробь.

Брови сошлись сильнее, внутренние концы их опустились, отчего вся конструкция начала напоминать воронку, особенно в сочетании с длинным тонким носом Сонароллы.

- Говорил то же, что и обычно. Учитель – бог, спустившейся на землю в человеческом обличии. Ткачихи слушали с превеликим вниманием.

Пол года, коротких, как время счастья, каких-то шесть месяцев назад, когда его только избрали Пастырем, Сонаролла накинулся бы на докладчика:

- Как же вы допустили!

- Запретить! Разогнать!

Время не только лечит, но и вносит свои коррективы. А перемены не всегда к лучшему.