Чайна Мьевиль - Посольский город Страница 29

Ра подтянулся. Офицер встретил его взгляд. В следующее мгновение Ра кивнул мне и позволил себя увести. Я кивнула ему в ответ. Он немного разочаровал меня.

Уводя его, они обошлись без наручников. Почтительно шагали чуть поодаль, как будто и в самом деле были теми, за кого себя выдавали, почётным караулом. Полагаю, что это была своего рода честь, но любой, кто хоть немного понимал в послоградской политике, не усомнился бы в том, что это арест. Я наблюдала, как он уходит, чтобы составить компанию Эзу, а может быть, и Уайату, в их безупречно прибранных комнатах — в этом я не сомневалась, — запертых и охраняемых снаружи.

Минувшее, 6

Религиозные установления Послограда точно копировали бременские. Официальной церкви в городе не существовало, но, как обычно во всех маленьких колониях, среди его основателей было изрядное количество людей верующих. Церковь Бога Фаротектона ближе всего подходила к нашему варианту титульной религии. Башни-маяки тут и там прорезали крыши Послограда, подвижные фонари на их верхушках вращали в ночном небе лучи света.

Существовали и другие молельные места: крошечные синагоги; храмы; мечети; церкви, каждая со своей регулярной паствой из нескольких десятков человек.

В каждой конфессии была своя кучка ультраортодоксов, которые твёрдо стояли против любых безбожных нововведений и старательно соблюдали церковный календарь, основанный на тридцатисемичасовом бременском дне или, ещё безумнее, на предполагаемой продолжительности суток и времён года на Терре.

Как и Хозяева, послоградские кеди не имели богов: по их верованиям, души предков и ещё не рождённых детей вечно вели ревнивую войну против живущих, хотя последние выглядели отнюдь не постными и не истомлёнными непрекращающейся битвой, как то заставляла предположить такая теология. Верующие встречались среди шурази, но там они числились в отступниках: основная масса считала себя атеистами, возможно, потому, что они никогда не умирали своей смертью, а только из-за несчастного случая, и очень редко рожали детей.

Послоградцы имели полную свободу неверия. Я не привыкла думать о зле.

Улья звали Сурль/Теш-Эчер, как мы узнали из его разговоров с другими Хозяевами. Я сказала об этом КелВин, искалечив его имя своим моноголосом, которым произнесла сначала одну, потом другую его половину.

— Вы не могли бы узнать, когда он будет выступать на Фестивале Лжецов в следующий раз? — сказала я. — Он мой верный фанат, и мне бы хотелось… отплатить ему той же монетой.

— Ты хочешь снова…

— … пойти на Фестиваль?

— Ага. Я и ещё парочка сравнений. — Сначала это был просто каприз, продиктованное обычным любопытством желание понаблюдать за своим наблюдателем, но чем дольше я об этом думала, тем больше мне этого хотелось. Когда я поделилась мыслью с Хассером и кое с кем ещё, они тоже загорелись.

— Думаешь, мы тоже сможем пойти? Думаешь, тебе удастся ещё раз провести нас туда? — Нас уже давненько не звали на праздники Языка, и хотя лишь я больше интересовалась ложью, чем своим собственным употреблением, остальные галстучники вряд ли ответили бы отказом на подобное приглашение.

КелВин и в самом деле занялись этим вопросом, хотя и без особого желания. Временами я удивлялась, почему они вообще мне потакают. Кто-нибудь из них вечно на меня дулся. Разница в их поведении была почти незаметна, но я привыкла к послам и легко её чувствовала. И думала, что они по очереди то остывают ко мне, то снова теплеют, как в известной полицейской процедуре.

Тем временем в «Галстуке» разговоры Хозяев высвечивали разногласия между ними. У них были свои лагеря, каждый со своей теорией и тайной политикой. Одни как будто любили нас — хотя, конечно, это слово мало тут подходит — как разновидность зрелища. Другие сравнивали наши достоинства: их мы звали критиками. Человек, который плавает с рыбами, прост, говорил один. Девочка, которая съела то, что ей дали, похожа на многое. Валдик посмеялся, но был не очень обрадован, услышав, что у него заезженный троп. Улей, которого я стала называть Сурль/Теш-Эчер, грубовато подражая его настоящему имени, был гуру другой группы. Чемпионом лжецов.

У него были свои постоянные спутники: Испанская Танцовщица; ещё один, мы звали его Жердью; и другой, по прозвищу Длинный Джон — у него вместо копыта был биопротез. Отрывки, понятые нами из их слов, с трудом складывались во что-то осмысленное на всеанглийском: представьте себе людей, которые осматривают на выставке экспонат, время от времени бросая короткие фразы, вроде «Незавершённость», или «Потенциал», или «Содержание любопытное, но воплощение неуверенное», а иногда что-нибудь более длинное, но не менее туманное.

— «Птицы кружили, как девочка, которая съела то, что ей дали», — перевёл Хассер. — «Птицы похожи на девочку, которая съела то, что ей дали, и на мужчину, который плавает с рыбами, и на расколотый камень…»

Другие ариекаи, не принадлежавшие к партии Сурль/Теш-Эчера, громко реагировали на их путаные утверждения. Само присутствие Сурль/Теш-Эчера и его компаньонов вызывало у них волнение или восторг. Испанская Танцовщица, Сурль/Теш-Эчер и другие, напротив, совершенно не принимали критиков во внимание, насколько я могла судить. Группу Сурль/Теш-Эчера мы называли Профессорами.

Сурль/Теш-Эчер раздвигал пределы логики сравнений — птицы не походили на меня, съевшую ту еду, которую мне дали, и это видел любой ариекай.

— Они считают, что он проявляет неуважение, когда говорит, что они похожи, — сказал Хассер. Вид у него был несчастный. Птицы похожи на девочку, которая съела то, что ей дали, снова сказал один из Профессоров.

Произнося это, он заикался, жевал слова, запнулся и начал сначала.

Как-то в начале зимы я зашла в «Галстук» — надо же, всё ещё сюда таскаюсь, отметила я про себя ехидно, — грязный от размокших листьев и влажной пыли, принесённых посетителями с улиц Послограда. Кроме Валдика, никого из сравнений не было. Со мной он чувствовал себя скованно и даже говорил меньше, чем всегда. Я подумала, что, может, у него что-нибудь стряслось в другой, настоящей жизни, о которой я ничего не знала и не хотела знать. Мы сидели и хмуро молчали.

Выпив кофе, я уже собралась уходить, как вдруг вместе вошли Шанита и Дариус. Она была молчаливым сравнением, и я подозревала, что она меня побаивается; он был искренен и наивен, не очень умён. Оба вполне мило поздоровались со мной.

— А зачем сюда приходил Скайл? — спросил Дариус, когда мы сели. Я отметила неподвижность и молчание Валдика.

— Скайл? — переспросила я.

— Он снова приходил сюда, недавно, — сказал Дариус. — Здесь был один Хозяин. Очень странно себя вёл. Не Хозяин, твой муж. Ходил по залу и раскладывал мелкие… — Он написал слово пальцем в воздухе. — Мелкие гайки и болтики. Не хотел объяснить зачем.

— Снова? Он здесь уже бывал?

Оказалось, что он заходил сюда как-то поздно вечером, когда я уже ушла, зато остались трое Хозяев. Сам Дариус его не видел, но Хассер видел и рассказал ему. Скайл был странно одет тогда, во всё одного цвета. Шанита, услышав эту историю, кивнула. Скайл, сказала она, пока Валдик молчал, раскладывал тогда те же самые предметы, что и в прошлый раз.

— Что он хочет этим сказать? — спросил Дариус.

— Не знаю, — ответила я. Я говорила очень осторожно.

Судя по неподвижности Валдика, я догадалась, что он, как и я, тоже догадался, что это могло означать. Совершая эти непонятные, но запоминающиеся действия, Скайл хотел привлечь к себе внимание. Хотел сделать себя пригодным для размышлений, наводящим на мысли. Стать сравнением.

«И что, чёрт его побери, он думает, это может значить? — подумала я, но тут же поправилась: — Какая разница».

Корвид опустил нас в глубине города, в потрясающий дом, комнаты которого походили на катакомбы, вырытые в коже, альковы, полные внутренних органов, пришитых к своим местам.

Зал наполняли сплетающиеся каденции Языка. Я ещё ни разу не видела столько молоди, едва проснувшейся для третьего возраста и Языка. Они не отличались от родителей ни ростом, ни размером, но были детьми, это было видно и по цвету их животов, и по их привычке покачиваться из стороны в сторону. Они жадно наблюдали за тем, как лжецы пытались лгать.

Пределом возможностей конкурсантов в основном было молчание, их попытки сказать какую-нибудь неправду терпели поражение. Со мной были Валдик, Хассер и ещё несколько человек, уж не знаю, как отобранные среди наших завсегдатаев. Нас сопровождали АрнОльд. Вообще они пришли туда выступать, и явно досадовали на то, что на них взвалили ещё и обязанности чичероне. Хозяева называли их правильно: Арн/Ольд.

Скайл пошёл со мной. Он беседовал, для пробы, с моими товарищами-сравнениями. Давненько он уже не наблюдал Язык в его собственном доме; моя затея была ради него: он знал это и из благодарности вёл себя скромно. Та близость, которая ещё сохранялась меж нами во время первого праздника, испарилась, и, наверное, мой подарок его удивил. Слухи о его попытках сделаться частью Языка до меня больше не доходили. Я не спрашивала его ни о чём.